Солнечная

Когда люди стали расходиться, профессор Джек Поллард, специалист по квантовой гравитации из Ньюкасла, недавно выступавший с Рейтовскими лекциями и, кажется, знавший все на свете, сказал Биэрду на ухо:

– Теперь вы вляпались. Понимаете, она постмодернистка, убежденная социал-конструктивистка, для нее человек начинается с чистого листа. Они, знаете ли, все такие. Не выпить ли нам кофе?

Тогда эти термины мало что значили для Биэрда. Мысль у него была одна. Так не подают в отставку. А потом – вторая, еще проще: надо как можно скорее уйти, – хотя он понимал, что Поллард хочет посплетничать. В иных обстоятельствах Биэрд с удовольствием посидел бы с ним часок в кафе. Это было сообщество, подвижная международная группа людей, любовно, ревниво, собственнически привязанных друг к другу, и с героических времен рождения теории струн все они, за исключением умерших и отступников, вместе разъезжали по свету в поисках своего Грааля – объединения тех фундаментальных взаимодействий с гравитацией. Они поняли ограниченность струнной теории, придумали суперструны, гетеротические струны, чтобы этими тропами прийти под просторный материнский кров М-теории. Каждый прорыв порождал новый ряд проблем, противоречий, физических несообразностей. Тогда, значит, десять измерений; с оглядкой на супергравитационщиков – одиннадцать! И семь из них туго свернуты. Заново открытые Калуца и Клейн двадцатых годов; восхитительные сложности многообразий и орбиобразий. Пространства Калаби-Яу! И Большой взрыв, Вселенная в первую сотую долю секунды своего существования! Биэрд не играл в этом созидательной роли, недостаточно владел нужной математикой, но общую картину себе представлял. По разговорам и анекдотам. Струнный теоретик, застигнутый в постели с любовницей, успокоил жену: «Дорогая, я все могу объяснить!» Какой долгий и трудный был путь и еще ждал впереди – на краю возможностей человеческого ума и полный человеческих, слишком человеческих историй. Теоретик забыл об умирающей жене и все-таки не смог переформулировать задачу. Никому не известный недавний выпускник разрешил ряд противоречий в теории, но приступ вдохновения отнял у него здоровье. Знаменитая конференция постыдно проигнорировала старого корифея. Бездарный подхалим получил супергрант. Ссора двух гигантов, некогда работавших в одной лаборатории.

Да, он с удовольствием поболтал бы, но чувствовал, как стягивается вокруг него что-то вроде темноты или ее эмоционального аналога. Он попал в беду и должен раствориться, пока еще больше все не испортил. Он наспех извинился перед Поллардом и остальными, взял портфель, вышел из зала и через вестибюль и парадную дверь – на улицу. Солнечный свет и шум города приглушили его беспокойство. Так же мог бы подействовать вид гор. Может быть, из ничего весь этот шум. Проходя мимо, он расслышал обрывки уличной пресс-конференции профессора Нэнси Темпл, напевные и рассудительные: «…попытка возродить евгенику… низменный взгляд на человеческую природу… неолиберальное наступление на коллективизм…» Эффектные фразочки для бульварных газет. Некоторые журналисты использовали в качестве письменных столов крыши автомобилей, другие уже передавали материал по телефону. Она, наверное, не понимала, что мишень здесь отчасти – правительство. В одной из его комиссий скандал. Очередная оплошность Блэра.

Переходя улицу, Биэрд не обернулся на голоса, окликавшие его по имени. Не дари прессе материал на себя. Но на другой день, прочтя, что он «с позором бежал», под заголовком «Нобелиат говорит ученым барышням “НЕТ”», подумал, что, пожалуй, стоило тогда вернуться.

Поначалу казалось, что история эта дохлая, однодневка. После небольшого извержения утренних заголовков на два дня все стихло. Он решил, что пронесло. Но за это время одна газетка провела изыскания. В субботу была вскрыта «любовная жизнь» Биэрда и искусно сплетена с мотивом «нет – женщинам в белых халатах». В воскресенье тему подхватили другие газеты, где он фигурировал теперь как «новый Казанова», ученый сатир, «неуемный лауреат». Упоминалось убийство Олдоса, но прежняя инкарнация Биэрда как безобидного, рассеянного рогоносца, простака и игрушки своей ветреной жены была для удобства забыта. Теперь он был неприглядным персонажем, соблазнителем женщин, которых изгонял из науки. Более серьезные газеты представляли его как физика, скатившегося к «генетическому детерминизму», фанатичного социобиолога, чьи идеи о гендерных различиях восходят к социальному дарвинизму, который, в свою очередь, породил расистские идеи Третьего рейха. А затем какой-то лихой журналист, скорее из злого озорства, чем по убеждению, предположил, что Биэрд – неонацист. Никто этого обвинения всерьез не принял, однако другие газеты ухватились за ярлык, как бы не соглашаясь с ним и для страховки употребляя в кавычках. Биэрд стал «неонацистским» профессором.