С полчаса после прочтения письма я стоял, уткнувшись лбом в ствол дерева. Слезы лились и лились, исповедь ошеломила. Я никак не мог прийти в себя от мысли, что Лара изначально знала, что умрет, и ни словом мне об этом не обмолвилась. Она несла эту страшную тайну в себе и при этом отдавала мне любовь. И сейчас я понимал все ее капризы, всю нервозность, дикие перепады настроения. Зная, что ты умрешь в любой момент, невозможно жить в гармонии и спокойствии, но она пыталась, как могла, и я преклонялся перед мужеством Лары.
Когда я больше не мог плакать – казалось, что все мои слезы пролиты, а душа иссохла, – я вернулся к Анатолию Степановичу. Он все так же стоял на набережной и смотрел на реку. Солнце заливало окрестности ярким, несмотря на август, светом, река серебрилась, ветер овевал мое пылающее лицо. Но тут набежала тучка, и лучи мгновенно померкли. Когда я приблизился, отец Лары глянул на меня, обнял и прижал к себе.
– Ничего, сынок, все образуется, – глухим голосом сказал он и поднял пакет.
Я, не понимая, следил за ним. Анатолий Степанович вынул черный пластиковый контейнер в виде цилиндра и свинтил крышку.
– Лара хотела, чтобы я развеял ее прах над Доном и именно в этом месте, – хрипло сообщил он, поднял руку и высыпал пепел.
Ветер подхватил его и понес над водой серым облачком. И вдруг из-за тучки вновь вылетели лучи и позолотили летящий прах.
Солнечная пыль – вот и все, что осталось от Лары…