Солнечная Сторона

— Ну, так и знал, что не на свои деньги! — зло выпалил Никола. — Ни у нас, ни у школы их просто нет!

— Ты понимаешь! — быстро заговорил он. — В нашем мире ничто никуда не исчезает. Опустел наш холодильник — значит, наши продукты перекочевали в другие. Одни в изобилии потому, что другие в нищете. Прекратил исследования наш институт — значит, фору получат забугорные. И вот одним не хочется расставаться со своим изобилием, а другим терять фору, а для этого им нужно засорять наши с тобой головы, — Никола двинул по столу книжкой, — чтобы мы до этой простой арифметики не додумались, чтобы не предъявили свои права…

— А, впрочем, — уже тихо добавил, медленно садясь, Никола, — имея танки, наплевать им на наши права.

Он посмотрел на сидящего перед ним сына. Тот, ссутулившись, сидел на табуретке, глядя в стенку. Худощавый и низкорослый, он вдруг вызвал у Николы чувство жалости.

Кто будет учитывать его права?

Николе вспомнилось, как сын выселялся из своей детской комнаты, когда они продавали ее дяде Мише. Всем его пожиткам, настольным играм и книжкам они выделили место в их общей теперь уже комнате. Маленький, угловатый мальчишка очень долго ходил поникшим. Он лишился своего небольшого собственного мирка. Он уже не мог приглашать к себе своих сверстников. Он все знал, он понимал, что комната продается, потому что в семье кончились деньги. Но он ни разу не упрекнул за это родителей…

Никола опустил взгляд. Меж ними воцарилось долгое молчание.

— Так ты что, отец! — вдруг пробубнил сын. — В самом деле хочешь, чтобы старое вернулось?

Никола не стал ничего отвечать.

Когда-то на днях он рассказывал сыну о случае, который вычитал в газетах лет десять назад. В одной фирме расстреляли молодого сотрудника — расстреляли за то, что он попытался воспрепятствовать каким-то темным делишкам фирмы. Сын, выслушав его тогда, усмехнулся наивности молодого человека: «Разве трудно было предвидеть исход такого «геройства»?» Николе не удалось убедить сына в том, что тогда это, действительно, трудно было предвидеть. Самочинный расстрел, проведенный на глазах у всех сотрудников, был по тем временам немыслимой дикостью. Совсем иною была жизнь. Теперь из сегодняшнего, перевернутого, далеко тот поступок парнишки действительно кажется безрассудным, но тогда он был естественным. Тогда людей, пусть грубо, топорно и порой шаблонно, но воспитывали на честности, воспитывали на ответственности за все происходящее. Неестественным по тем временам был именно исход этого события. Сегодня это невозможно объяснить новым молодым людям. Они уже не представляют, что когда-то можно было безбоязненно биться за справедливость. Тем более, когда им изо дня в день вкручивают в мозги страшилки о лагерях. Это то самое «старое», чего сын, наверное, уже не в состоянии понять. Это то самое «старое», которое не имеет временных характеристик, которое не измеряется критериями «старое-новое». Это просто другое. Порой, говоря о чем-либо советском, вызволяют стереотипы двадцатых-восьмидесятых годов. К ним, действительно, можно применить слово «старое». Но не будь исторического разворота начала девяностых, и советское двухтысячное было бы совсем иным, непохожим как на свои «восьмидесятые», так и на нынешние «несоветские двухтысячные». Оно было бы «новым», но совсем другим «новым», непременно другим. Как раз это самое «другое новое» и увиделось Николе в его сегодняшнем необъяснимом сне.

Никола взглянул на сына и вспомнил студентов из лаборатории, как они пытались исправить сбой в эксперименте. Можно ли представить его сына вместе с ними? Способен ли он на восторг от резонанса ионного генератора, или его сын может радоваться только удачно срубленным «баблам»?

Отец и сын сидели друг против друга. Никола молча смотрел в пол. Точно так же молча сидел и его сын.

Отец и сын. Похожие друг на друга, оба невысокие и худощавые они одинаково сидели, ссутулившись, одинаково смотрели, каждый прямо перед собой, и даже, казалось, одинаково молчали. Они были очень похожи, но были словно из разных миров. Можно не сочинять никакой фантастики о параллельных мирах, а просто списать все с них. Это, действительно, были два совершенно разных мира, меж которыми кто-то каждодневно вбивал, вбивал и вбивал огромный клин. Кто-то последовательно и методично отдалял их друг от друга… все дальше, дальше и дальше… Базаров с Кирсановым могут спать на том свете в обнимку. Их разногласия по сравнению с тем, что было между Николой и его сыном, — просто легкое досадное недоразумение.

Отец и сын сидели друг перед другом, а между ними, разделяя их, лежала на кухонном столе поблескивающая мутным глянцем книга.

Каждый раз, когда телевизор, или кто-либо еще начинает ворошить при вас тему тридцатых и других годов прошедшего века, оглянитесь по сторонам. Может, вам удастся разглядеть беснующуюся призрачную тень, может, вы сможете разглядеть, как едва заметно она разъедает этот мир, как она постепенно растворяет его в небытии.

Неожиданно в кухню вошла жена Николы. Ее лицо было белее набеленной стенки.