— По дороге в ссылку умерли от голода обе его дочери. В ссылке у него родилось еще четверо детей. Войну они пережили очень тяжело. Сильно голодали. Однако все их дети выросли, получили высшее образование. В пятьдесят пятом они бежали из ссылки. Переехали всей семьей поближе к родственникам. Те помогли им спрятаться, приобрести дом в глухой деревне, устроиться. Органы их разыскивали и нашли. Несколько раз наведывался к ним в дом председатель с бумагой от органов. Бабушка рассказывала, как заходил он в хату, садился за стол, как она ставила ему стакан наливки, и как он расспрашивал деда о жизни, о том, как работается, как учатся дети. Потом председатель что-то отписал органам. Деда не тронули.
— Там родился я, — немного приподняв взгляд, продолжил Никола. — Как видишь, выучился, работал в лучшем НИИ. Перед нами открывалась хорошая перспектива…
— Мой прадед, его отец, — продолжил Никола после некоторого молчания, — который еще воевал в японскую и который вместе с ними был отправлен в ссылку, как-то еще в ссылке сказал, что все равно новая власть — правильная.
Исправила, понимаешь, исправила власть свою ошибку. Время залечивало раны. Тяжелые годы переживали, но постепенно выруливали, перебарывали трудности…
Никола снова ненадолго замолчал.
— Цены бы этой книге не было, — сказал он, кивнув на «Архипелаг», — если бы Солженицын написал, почему, несмотря на репрессии, люди не боясь, открыто доверяли ему свои «полные рассказы о тридцать седьмом годе», высказывали в открытой фронтовой переписке «крамольные мысли»,
Никола резко поднялся, словно вздымая плечами нависший над ними невидимый туман.
— Люди жили нормальной, — быстро заговорил он, — полноценной жизнью. Нормальной! Об этом надо было писать. О внутренней силе, которая, несмотря на свалившиеся на них репрессии, позволяла им глубоко видеть ситуацию, говорить, что все равно та власть была правильной.
Никола на какое-то время замолчал, задумавшись.
— А внутренней силой, — все еще оставаясь в задумчивости, продолжил он, — была большая мечта (это уж я так полагаю) о светлом будущем… о городе Солнца, который люди еще испокон веков задались построить. Они жили этим, они верили, что теперь-то этот город почти рядом. Та власть была притягательна именно тем, что вместе с ними строила этот город. Именно за это ее называли правильной. Люди несли каждый свою лепту в этот город и были счастливы этим.
— Ты пойми! — Никола наклонился через стол к сыну. — Это не высокие слова. Ведь что такое счастье просто для человека? Это когда ты не только получаешь радость, но и сам доставляешь ее кому-то. Если тебе этого не дано — ты животное. Ну, скажи, разве это не так? Они жили несладко, но они для нас с тобой — своих детей и внуков — строили прекрасную, как они считали, жизнь… Их жизнь была намного полноценней нашей, потому что не ради «бабла» они жили… Это было незаметное счастье, но оно было глубоким, не поверхностным, не животным, оно наполняло смыслом само их существование. Это то самое глубинное счастье, которое мы прямо не осознаем, но которое мы по наитию воспринимаем как тот самый необъяснимый, но понятный каждому смысл жизни. Вот почему их жизнь была полноценной, настоящей человеческой жизнью,
Вот о чем надо было писать. Вот она — солнечная сторона нашей жизни. Вот что надо было прочувствовать и понять. Но, чтобы все это написать, нужно было стать вторым Толстым и написать вторую «Войну и мир». А это ой как непросто. Проще рубануть, оплевать и охаять все. Проще потрафить «животным». Те всегда были…
— Чего сделать «животным»?
Никола, осекшись, продолжительно посмотрел на сына.
— Потрафить. Те всегда, говорю, были среди людей. Их «хвосты»… то есть их «свободы», были, действительно, прижаты, а вот сейчас они взяли верх…
Никола снова продолжительно посмотрел на сына.
— Чего сделать «животным»… — усмехнувшись, передразнил он сына. — Вам в школе хоть какие-нибудь книги задают читать?
— Эту книжку проходим.
Никола со всей силы ударил кулаком по столу.
— И тут вас подмяли! — процедил он. — Просто вымывают мозги! Откуда ты ее взял?!
— У нас в школе иностранные гости были. Всему классу подарили…