Солнечная тропа

– Верно, самое время, – ответил дед. Он достал краюху хлеба, положил её на пенёк и с низким поклоном певуче проговорил:

– Вот краюшка для обеда – угощеньица отведай, разреши в лесу побыть и желанным гостем слыть.

– Дедушка, – спросил Лёнька, – а хлеб зачем? Он что, хлеб ест?

– А то как же! – подтвердил дед. – Самое лучшее для него угощение, и леший завсегда его ожидает. А уж как обижается, если кто забудет его попотчевать!.. Вот слушай, что со мной случилось, когда я про это запамятовал.

Пошёл я тогда по грибы, да что-то, помнится, бабка моя меня заморочила, я через это про хлеб и забыл. И уж после, в бор войдя, вспомнил. Поклонился, знамо дело, лешему, повинился, а он, зелёная борода, всё равно обиделся. А разобидится лесовик – тут от него любого подвоха жди. Едва я в чащу забрался, как повалили грибы – один однова краше. Лукошко вмиг насобирал, да с горкой, а с такой ношей уже не до прогулок. Стал я возвращаться домой. Бор этот знал как свои пять пальцев и самый короткий путь к дому смекнул. Только выхожу из леса и не пойму: где это я? Еле узнал, и оказалось, что попал я совсем в другую сторону, вёрст за десять от Песков, не меньше. Удивился я сильно да назад, опять же дорогу вроде хорошо знаю. А вылез часа через два из бора – опять-таки не там. Тут я и понял: водит меня по лесу леший – кривые рога, ой водит! Тут уже никакие расчёты не помогут. И грибов, хитрый, не зря мне столько подбросил, а чтобы тяжелее было плутать. Пришлось мне тогда, Лёнька, вызволяться из беды старым да верным способом: сел я на первую же колоду, скинул с себя штаны и рубаху, вывернул их наизнанку да опять и одел. Это затем, стало быть, что у самого лесного проказника платье вечно шиворот-навыворот, он и благоволит к тому, кто его повадку переймёт. Но тут я, Лёня, снова оплошал: взял и высыпал грибы на землю, уж очень неспособно было с полным лукошком. Здесь и осерчал лесной хозяин пуще прежнего за своё добро. И выбрался я тогда к своей деревне уже затемно, совсем было потерял надежду на тёплой печке ночевать. Как увидал я Пески, так обрадовался, что про наряд свой на лешачий манер забыл, со всех ног в деревню кинулся. А старухе моей подай бог, уж как не потешалась. Лешачиным прихвостнем назвала, вот как! А какой я лешачиный прихвостень, я как есть сам пострадавший… Так-то, брат.

Лёнька верил и не верил… Рассказ Акимыча захватил его. Мальчик так и видел деда, плутающего по лесу с тяжёлым лукошком, и сам переживал его удивительное приключение… Он тихонько вздохнул. Лес очаровал Лёньку, и даже дедовы сказки в этой глуши походили на быль. Мальчику захотелось послушать что-нибудь ещё.

Вдруг он услыхал какой-то шорох наверху, запрокинул голову и схватил деда за рукав:

– Гляди, дедушка, белки!

Легко перелетая с одного сучка на другой, над головами путников стремительно пронеслась пара белок.

– Играют они? – спросил Лёнька, когда оба пушистых хвоста скрылись среди частых стволов. Не успел Акимыч ответить, как следом за этими двумя выскочили ещё несколько белок, не обращая внимания на деда с Лёнькой, осыпали их дождём сосновой коры и тоже растворились в бурой краске леса. А через мгновение уже целая стая стремглав пересекла полянку, и на этот раз Лёньке показалось, что белки в испуге спасаются от кого-то.

– Дедушка, кто их напугал? – затеребил он Акимыча.

Тот неторопливым взглядом проводил резвую ватагу и почесал затылок.

– В харинский лес побежали, – определил он и вдруг сокрушённо вздохнул. – Опять наш звериный властелин продулся… Эх, и не везёт же сосновой голове!..

– Акимыч, да ты что? – подступил к нему Лёнька. – Ты про кого это говоришь?

– Ну как же, милый, – ответил дед всё с тем же выражением опечаленности, – про него, про лесовика – того самого, что с грибами меня водил. Это он своих белок в чужой лес погнал, чтобы от соседнего лешака откупиться.

– Да зачем? – вытаращился Лёнька.

– А затем, что в карты ему проигрался, и, стало быть, играли давеча на рыжехвостых.

Акимыч неодобрительно покачал головой:

– Уж такой охотник до карт, что прямо страсть! Чего только не проигрывал уже: и зайцев гонял, и мышей, и ворон, и пичугу всякую мелкую… А что сделаешь: проиграл – плати. Коли в другой раз отыграешься – забирай своё зверьё, а не отыграешься – так и будут жить в чужом лесу, пока хозяину счастье не улыбнётся.

– Да разве звери и птицы не сами по себе? – не унимался Лёнька.

– Сами-то сами, – согласился старик, – но лесной хозяин – он и есть хозяин всему: и деревья у него в подчинении, и звери с птицами, и все козявки. Мы вот с тобой тоже у него милости просим… Да ты не думай, – внезапно оживился дед, – что он больно лютый. Он того же зайца защитит и ту же мышку пожалеет, иначе как? Ведь они беззащитные, кто их и приголубит, как не хозяин. А что гоняет иной раз, так ведь душа у него дикая, лесная, отсюда и забавы этакие.

– Дедушка Акимыч, – задумчиво сказал Лёнька, – я никак не пойму, где у тебя правда кончается и сказка начинается и отчего сказка на правду так похожа?