Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской (сборник)

Л. Д. [Лёва Ландау, Дау, только что выпущенный из тюрьмы (примечание Л. К. Чуковской 1966 года)]

Те же черные кудри, те же прекрасные очи пятилетней девочки, те же некрасивые зубы, подросточья худоба.

Я была счастлива видеть его и его кожаное пальто из наше-Митиной прежней жизни. Проходя через переднюю в кухню за чайником, я погладила это пальто по рукаву.

Он заговорил своими прежними терминами.

“Людей” не встретил.

Огромный процент ханжей.

“Черви” встречаются.

“Баранов” подавляющее большинство.

Он сидел у меня долго. Расспрашивал… ‹…›

Из дневника Лидии Чуковской, 19 мая 1939 г.

Из архива Л. К. Чуковской.

Он снял с моей души камень. А я и не знала, что камень был такой тяжелый. Мне казалось, я об этом и не думаю… Перед уходом спросил:

– Вам меня не больно видеть?

– Нет. Нет. Честное слово, нет.

– А если вам будут нужны деньги – вы мне напишете?

– Напишу. Честное слово.

[Примечание Л. К. Чуковской 1966 года

Физик Лев Давыдович Ландау – один из самых близких и любимых Митиных друзей. Существуют у них и общие работы, подписанные обоими именами.

Приезжая в Москву, Митя обычно останавливался у Дау. Родители Льва Давыдовича жили в Ленинграде; приезжая к ним или к своей сестре, Софии Давыдовне, в Ленинград, Дау обычно бывал у нас каждый день. Иногда целый день. Есть такое выражение: “целыми днями напролет…” Но они в самом деле целыми днями напролет, расхаживая из угла в угол по Митиной комнате и неохотно отрываясь для обеда и ужина, обсуждали физические проблемы. Я заходила, садилась на край тахты; из вежливости они на секунду умолкали; Лёва произносил что-нибудь насмешливо-доброе: “Я, Лидочка, вас особенно ценю за то, что вы единственная в мире называете меня Лёвой. Даже родная мать уже зовет меня Дау”. Но я видела, что им совершенно не до меня, уходила – и из Митиной комнаты снова доносились два перебивающих друг друга мальчишеских голоса и слова непонятного мне языка. Митя говорил медленно, с несколько педантическими интонациями, словно лекцию читал; Дау из угла кидался в него репликами.

Один молодой физик, Митин ученик (хотя Мите в 1936 году исполнилось всего тридцать лет, у него уже давно были ученики), сказал мне:

– Ландау успел больше сделать в физике, чем Бронштейн, но от Бронштейна мы ждем большего…

Месяца через три после Митиного ареста – значит, в конце 1937 или в самом начале 1938 года – я узнала, что в Москве арестован Ландау.

Кроме острой боли за него, я испытала дополнительную боль: а вдруг они по общему делу – Митя и Лёва, – вдруг у Мити вынудили дать какие-нибудь показания против Лёвы?

Камень этот был снят с моей души Лёвиным появлением и Лёвиным рассказом: его “дело” не было связано с Митиным. Для каждого из них был выдуман особый фантастический роман – порознь. Истинная связь между ними, дружеская, научная, никого не интересовала, как всякая реальность. (Недаром у Мити при обыске и аресте не взяли записную книжку с адресами и телефонами всех знакомых. Книжка демонстрировала подлинные отношения, настоящие связи – они не занимали никого.)

Жизнь Ландау была спасена тем обстоятельством, что арестован он был позднее Бронштейна. Таким образом он досидел – избитый, со сломанным ребром[60] – до того дня, когда Сталин прогнал Ежова. К власти пришел Берия, но он, как известно, не сразу занялся террором. Вот в этот промежуток к Молотову приехал Капица и сказал, что в подвалах НКВД содержится замечательный физик. Так великий физик Ландау был спасен от расстрела.

Л. Д. Ландау – один из первых встреченных мною людей, который никогда, ни на одну секунду не был обольщен сталинским режимом[61].

Он понимал силу этого режима, он покорялся ей, но покорялся с открытыми глазами и глубоко презирал искренне обольщенных. В разговорах на эти темы он пользовался особой, выработанной им терминологией: “бараны” – искренне верующие, “черви” – те, кто понимает ужас и ложь действительности, но не понимает, что делать с ней, и, наконец, “люди” – те, кто понимает, что надо делать.

Себя он причислял к “червям”. “Людей” не встретил нигде – ни в тюрьме, ни на воле. (Я имею в виду эпоху до 1939 года.)]

9 августа 1939

На прощание она [Анна Ахматова] сказала:

– Я прочитала книжку вашего мужа [“Солнечное вещество”]. Какая благородная книга. Я таких вещей не читаю, а тут прочла, не отрываясь. Прекрасная книга…

11 декабря 1955

[Анна Ахматова] …осведомилась, занимаюсь ли я реабилитацией Матвея Петровича. Я сказала: да, занимаюсь, хотя и безо всякой охоты. В попытке оправдать себя нуждается не он, а его убийцы. В глазах моих, в глазах всех порядочных людей он ни в чем и не был повинен. Они расстреляли его просто так, для ровного счета по какой-нибудь из своих рубрик. Я не стала бы добывать бумажку, но увы! без нее невозможно воскресить его книги. Сама я в приемную не пойду – она та же! – я не в силах – и поручила хлопоты знакомой юристке. А ей пообещали сообщить номер Митиного дела через полтора месяца. Когда будет известен номер, прокуратура найдет дело и приступит к пересмотру.