Солнечное затмение 2 (СИ)

   Антонов сжимал озябшими руками канат и не знал, в какую сторону ему теперь податься. Он уже на несколько раз обошел всю сеть в разных направлениях: поднимался на гору, выходил к реке, неоднократно обшаривал палатку. Все еще надеялся, что он просто разминулся в пути со своими собратьями по несчастью, и что они сейчас так же ползают вдоль каната, выкрикивая его имя. Тьма, некогда разрушившая мир, выглядела как никогда угнетающей. Ее ярко-черные насыщенные страхом тона довлели на психику, вызывая желание взвыть по-волчьи. На оскудевшем небе сияли (или просто мерещились) несколько звездочек. Они-то и не позволяли окончательно помрачиться умом.

   Антонов стоял в нерешительности минут десять, потом двинулся вперед. Его руки спешно перебирали связку лиан, а ноги осторожно ступали на невидимую поверхность. Холодный ветер прилетал откуда-то из небытия, заставлял тишину испускать скрежещущие звуки, трепал волосы на затылке, путался в ветвях деревьев и тут же на месте умирал, превращаясь в изначальную тишину. Мир казался внутренностью огромного гроба. Погасшая реальность давала его пальцам ощущение мнимых вещей. Ему казалось, что он нащупывает во мраке какие-то формы, массы, твердые и жидкие тела. Но все это могло оказаться таким же легким обманом для рассудка, как сон или посмертный бред. Кстати, о снах... Антонов даже там потерял способность что-либо видеть. Сны, пронизанные таким же душным мраком, практически не отличались от яви. Те же канаты, те же бессмысленные скитания в разных направлениях и то же самое отчаяние.

   -- Джо-он!! Эдрих!!

   Его голос, отраженный непроницаемой черной сферой, возвращался в его разум и там угасающими реминисценциями постепенно затухал, теребя больные нервы. Его немая агония давала более громкое эхо во внешнее пространство, чем этот истерический голос. Антонов вновь вышел к тому месту, где была их палатка, последнее пристанище. Последнее место, где можно было слышать людские голоса и пообщаться. Он нащупал ее легкую дверь, открыл и с почти исчезнувшей надеждой вопросил тьму:

   -- Джон, может ты здесь? Спишь, нет?

   Антонов зашел внутрь и принялся обшаривать каждый уголок. Воздух был прогнившим, с траурными ароматами плесени. Александр понял, что он остался один. Нет больше ни Джона Оунли, ни Эдриха Вайклера... Он даже не помнил, давно ли он слышал их голоса в последний раз? Неделю или две назад? Может, месяц или два? Понятия о неделях и месяцах в проклятом мире было столь же условно как и само понятие существования. Здесь вообще не было времени. Ни его присутствия, ни его отсутствия. Ни течения, ни смрадного застоя. Монотонная, монолитная и неизменная в самой себе темнота обладала лишь одной координатой времени -- мрачным будущим, при полной омертвелости настоящего.

   Да... последнее, что он помнил о Джоне, так это то, что капитан говорил ему, будто слышал во тьме отдаленный топот копыт. Они еще долго обсуждали эту тему. И... все. После этого Джон куда-то исчез. Антонов облазил всю канатную сеть вдоль и поперек, кричал в разные концы, аукал как больной истерик, но в результате только вымотал свои последние силы. Вайклер, кажется, исчез еще раньше. Он стал утверждать нечто странное и крайне подозрительное, будто начинает видеть окружающие предметы. Александр еще хорошо помнил эксперименты с летающими камнями, в которых штурман безошибочно угадывал направление их полета и даже угол траектории. Впрочем, он мог ориентироваться и по слуху... Джон только смеялся и говорил, что у Вайклера первая стадия помешательства. На то были все основания, так как в дальнейшем штурман уже стал различать деревья, какие-то горы, линию горизонта... Гнал откровенную шизу, одним словом. Но потом Вайклер вообще исчез...

   Через некоторое время исчез и Джон...

   Антонов ощутил ужасающее одиночество. Его дух оказался словно замороженный в глыбу вечного льда. Он абсолютно один. Вне пространства и времени. Вне вселенной. Лишенный не только понимания сути окружающего бытия, но и самого этого бытия. Гнетущая, вызывающая лишь судороги, тьма сдавила его тело со всех сторон, а его психику свернула до размеров математической точки. Он был абсолютным нулем в ее объятиях. Его голос считался вздором, мысли -- хаосом, какие-то движения -- жестами отчаяния.

   Антонову стало все более явственно казаться, что не было никакого Джона, ни Вайклера. Ни длительного полета к Проксиме. Все это лишь пестрые образы медленно угасающего разума. Вот она реальность: черная, абсолютно бесцветная субстанция полнейшего равнодушия. А всякие чувства, миры, в коих разыгрываются человеческие трагедии, бесчисленные отражения этих миров -- все это вздор! Нет ничего! И никогда не было.

   Мнимый голод требовал хоть и мнимого, но все же утоления. Александр принялся выискивать хвойные деревья, надеясь насобирать там спасительных для желудка шишек. Орехи в черном мире являлись основным источником белка и, слава неведомому богу, имелись здесь в изобилии. Живя на одних ягодах да сырых грибах, они бы давно уже загнулись.