Солнечный день

Он не понял вопроса, хотя слова звучали знакомо. Будь он не так болен, он легко понял бы слова «цо» и «делате», перевел их на родной язык. Сейчас он только непонимающе таращил потухшие от усталости глаза и напряженно старался разобраться в происходящем. Перед ним стоял парнишка тринадцати-пятнадцати лет в мужском пиджаке, который был ему велик и, видимо, заменял зимнее пальто. Соломенно-желтые, нечесаные и нестриженые волосы падали ему на глаза, он то и дело отбрасывал их со лба движением головы: нерешительная улыбка, кривые, выдающиеся, как у белки, зубы.

Гриша не знал, что и подумать. Одно ясно: этот мальчик, подросток, проявляет интерес к нему, и, судя по улыбке, без злого умысла. Надежда на спасение взбодрила Гришу — душевно и физически. Он сделал импульсивную попытку встать, но переоценил свои силы. Сильное головокружение заставило его опуститься на лавку. Закрыв глаза, он собирался с силами. Потом улыбнулся парнишке как можно шире и дружелюбнее.

— За то нич[59], — припомнил Гриша то немногое, чему выучился в Словакии.

— Цо ту делате, пане? — повторил вопрос парнишка, испытующе глядя на Гришу. — Матэ глад?[60] — добавил он.

Гриша не понял. Усиленно вспоминал какие-то обрывки словацких слов. Ничего связного в голову не приходило. Снова улыбнулся.

— Жадны влак нейеде, — сказал парнишка. — Ен вечер по десяти[61].

Гриша молчал, стараясь удержать на губах улыбку. Вдруг он закашлялся. Приступ удушающего кашля вызвал новое головокружение. Гриша опять попытался встать, надеясь побороть слабость, но истощенное тело ему не повиновалось, и он повалился прямо в объятия парнишки.

На Гришиной куртке не хватало большинства пуговиц, мальчик нащупал исхудалую грудь и еще что-то твердое. Пистолет! Настоящий, не деревянный, какие парнишка часто вырезал, когда пас овец, и не игрушечный кольт, в неслыханном приступе щедрости присланный сводным братом из рейха!

Мальчик разом все понял. В его воображении ожили легенды о преследуемых героях, которыми он тысячи раз восхищался и которым подражал в своих одиноких играх. Легенды тем более притягательные, что герои в них боролись за свободу против угнетателей, а ведь здесь борьба кипела совсем рядом. Задолго до того, как найти своего героя на граховской станции, мальчик решил принять участие в этой борьбе. Он не колебался ни секунды. Сын бескидского горца, мечтатель, он тем не менее хорошо знал, что прежде всего необходимо для жизнии борьбы.

— Хцете ит се мноу?[62] Матэ глад? — спросил он. — Подьте се мноу![63]

Гриша не отвечал. Только смотрел, и в его взгляде недоверие боролось с желанием верить.

— Kommen Sie mit?[64] — сказал парнишка на школьном немецком.

Гриша слыхал эту страшную фразу из уст врагов, но сейчас, сказанная парнишкой, она могла иметь только дружеское значение. Это было приглашение отдохнуть, а не приказ идти на смерть.

— Ja, ja, — горячо согласился Гриша. — Kommen Sie mit.

На совсем коротком жизненном пути Мартин — ему только что минуло пятнадцать — испытал два воспитательных метода довольно сомнительного свойства: постоянные оплеухи мамаши Пагачовой и чтение приключенческих романов. Что касается первого метода, тут вред не был уж столь очевиден. Здоровый, закаленный суровой жизнью в семье бескидского горца, парнишка перенес бы и худшее обращение, чем то, которое терпел от родной матери, тоже нежностью не избалованной.

Пока продолжалась война, взгляды смышленого мальчишки на приключения и на их географию менялись. Если прежде мечты Мартина о приключениях устремлялись к западу, точнее — к Дикому Западу, и такие географические понятия, как Оклахома, Невада, Техас, увенчивали своим звучанием полет его фантазии, то теперь он жадно глотал всю запретную информацию о подлинных битвах, связанных с такими названиями, как Москва и Сталинград. Когда в соседней Словакии вспыхнуло восстание, Мартин прямо-таки помешался на желании принять участие в этом чудесном приключении, по милости небес разыгравшемся совсем под боком. Мартин перестал ходить в школу — вскоре ее все равно закрыли и отдали здание для немецкой казармы. Вместо того чтобы корпеть над уравнениями и черчением, которые, кстати, ему не особенно давались, он целыми днями шатался по лесу в поисках партизан. Не нашел он никого, если не считать довольно миролюбивого дядьки, который турнул Мартина из леса с угрозой обо всем рассказать матери, которую хорошо знал.