Солнечный ход

Точка перетекания
из реальности в сон,
из фантазии в воплощение,
в стены, в дом.
Точка перетекания
из сумрака в теплоту.
Как мне пройти тебя?
На каком переплыть плоту?

Голый король

Прозрев от крика детского
толпа вопила: «Гол!»
На короля, одетого
в невидимый камзол.

И никуда не деться мне

от правоты людской,
вживаясь в стены фресками,
сливаясь с их тоской.

Но я храню молчание

и, слыша детский крик,
немею от отчаянья,
к которому привык.

Демон

А если все, что есть —
он самое и есть?
Он сам себя и ест.
Он сам себя и дышит.
Он сам себе поет
и письма ночью пишет
о том, что он сидит
один не зная гдемо

,сердит и нелюдим,
как лермонтовский Демон.
Тут без Тамары как?
Тамарка без Кавказа?
Казалось бы, пустяк,
а мысль, она – зараза,
начнется с запятой
и длится всем на свете.
И никакой чертой!
И ни в какие клети!

Тело

Тело как тормоз,
как подведение итога,
тело как компас,
ведущий бродяжить Бога,
чтоб осмотреться, потрогать,
скрутиться в страсти,
чтобы сложившись в тело,
разбиться опять на части,
чтобы развеять мрачных прогнозов страхи,
что бы над черной сценой,
словно верхом на плахе,
в холщевой парить рубахе,
свет пропуская в дырки,
спичкой чертя на чирке,
искрами рикошетя,
точно в кого-то метя.

Караван

Не нужно райских островов —
нам хватит лежаков на пляже,
и нарисованных на саже
веселой Африки белков.

Одной фигуры бедуина

в пустынно синем Пикассо.
Собаки сгорбленную спину.
Вечерней вечности лассо.

Всех египтянских рынков запах,

впитавший рыбу всех морей,
пиратских подвигов и страхов,
колец, торчащих из ноздрей.

Всех пирамид и минаретов,

всех куполов, кубов, крестов.
Шел караван земных поэтов,
не оставляющий следов.

Египетские ночи

В кофейно-позолоченном Египте,
у волосатых ног высоких пальм
вы ничего, наверно, не хотите,
и ничего вам, в общем-то, не жаль.

Такие ноги, Господи, что море

краснеет, не дотронувшись песка.
Вы говорите, что бывает горе?
Что гложут вас печали и тоска?

Египетские ночи шоколадны,

в тенях прибрежных шелестит гашиш,
по набережным лучшие наряды
разбрасывают Лондон и Париж.

Здесь голышом, забыв про минареты

и острый блеск арабских хищных глаз,
распутницы, художники, поэты
бегут по пляжу, как в последний раз.

Божий дар

Нам жизнь без трагедии скучна.
Ирония растворена в сатире.
И не бывает горя от ума,
как войн, злодейств
и мудрых харакири.
Свет равновесий выверен и строг,
не оставлет права на несчастье:
как может быть несчастен лепесток,
являющийся маленькою частью
гармонии,
пустившей корень в гной,
чтоб выпестовать капельку нектара.
Трагедия – пытаться стать собой
и не принять Божественного дара.

Сердце