Солнечный круг

Над Чуманским бором поднялось солнце и, казалось, успокоило все в природе: скатились тучи за дальний горизонт, утихли ветры, и обогретая земля предстала обновленной и яркой в своей молодой зелени.

Еще вчера все цепенело от холода. Небо клубилось тяжелыми тучами, куражливый ветер налетал на кудрявые сосны, на голые березы и осины, мял буйной силой кусты черемухи и тальника, окружавшие наш остров, и словно говорил:

— Да проснитесь же вы!..

А сегодня — бор закурил благоуханные смолы, тальники выметнули темно-желтые метелки, тонким ароматом тянет от развертывающихся почек смородины, — все это случилось потому, что солнце обласкало землю.

И я, согретый его живительным теплом, сижу на пеньке, слушаю многоголосое пение птиц и присматриваюсь ко всему, словно вижу в первый раз.

Вода на озере будто посветлела и ожила чем-то похожим на тысячи веселых улыбок. Между Чуманским бором и круглым колком высокого осинника я, как в ворота, вижу в синей дымке далекий заобский бор. На всем этом пространстве, до Оби, не найти сейчас ни любимой реки Уень, ни знакомых озер — все залито полой водой. Над этой обширной поймой то и дело тянут стаи уток, многие из них появились здесь на свет, а сейчас не могут узнать свою родину — так много воды.

На десятки километров раскинулась эта пойма по левобережью Оби. По кустам, на полоях, в наспех сделанных шалашах сидят на «птичьих дорогах» охотники, выбросив впереди себя деревянные чучела, и громом выстрелов встречают доверчивых птиц. В отдалении эти громы никого не пугают, и жизнь идет своим чередом.

Товарищи мои еще не вернулись с зари, нет и рыбаков, живущих с нами на острове. Но я не одинок на этом маленьком клочке земли. Вокруг меня шумит жизнь, идет большая сложная работа.

Вот на рыбачьей избушке собирается стайка щеглов — все самцы; они, как воришки, подлетают тихо, незаметно и, опустившись на крышу, начинают торопливо и усердна теребить нитки старых заброшенных вентерей — строительный материал для гнезд. Вентери уже отслужили человеку и больше не нужны, но я, для порядка, все-таки говорю щеглам:

— Вы что делаете, озорники?

Они недоуменно поднимают пестрые головки с полными носами натеребленного волокна и невинно так:

— Пить-пить?..

Будто спрашивают:

— А что, разве нельзя?..

И, не дождавшись моего ответа, срываются табунком и летят в лес, к своим гнездам. Вскоре они возвращаются и так же тихо и молча продолжают разрушать старое, чтобы строить новые гнезда.

Щеглы — наши гости, часто они услаждают нас своим пением; но на нашем островке есть и постоянные жители. Вот на вершину старой засохшей осины, стоящей влево от избушки, в мочажине, садится дикий голубь и сейчас же начинает надувать зоб — ворковать. По-видимому, он живет недалеко в бору и очень любит нашу осину. Но не успел голубь вывести и двух колен своей несложной песни, как из кочек, среди которых стоит осина, взмывает вверх бекас — эдакое серое долгоносое существо.

Бекас, вероятно, не думал нападать на голубя, его трудно было заподозрить в такой храбрости, но еще меньше ее оказалось у гостя — он не выдерживает «натиска», срывается с ветки и плавно летит в бор с таким важным видом, будто он и в самом деле никого не боится на свете.

Длинноносый хозяин усаживается на ту же ветку, на которой только что сидел голубь, и сейчас же объявляет во всеуслышание:

— Хо-чу ле-чу… хо-чу ка-чу…

Куда он собирается «катить», — неизвестно. Он все утро, с ранней зари, только и делает, что «катается»: заберется на огромную высоту, сложит крылышки и, падая, производит такой звук, как блеяние ягненка. И в народе о нем говорят:

— Барашки заиграли, холода угнали…

Пока я наблюдаю за бекасом, на вторую осину, стоящую недалеко от палатки, садится пара небольших птиц. Что это за птицы? Где они? Сели — и исчезли…

Я пристально вглядываюсь в каждую веточку, осина еще не оделась трепетным листом, и трудно на ней укрываться. Но птиц нигде не видно. Между тем я видел ясно, что они сели. Я ощупал осину взглядом сверху донизу. Здесь, в двух метрах от земли, маленькое дуплышко, и в нем сидит трясогузка на четырех маленьких синеватых яичках.

Гнездо она строила с нашим приездом. Тогда у нее был друг. Он заботился наравне с ней, но вот уже несколько дней мы его не видим. Что с ним? Может быть, он погиб в лапах хищника?

Теперь трясогузка одна.

Незаметно между нами завязалась дружба. Во время завтрака или обеда она изредка покидает гнездо и ходит вокруг нас — тонкая, изящная, с серенькой головкой и черным нагрудничком. Мы бросаем ей кусочки рыбы, крошки хлеба, но она, кажется, не ест нашей пищи. Может быть, ей просто хочется поговорить с хорошими людьми, побыть возле них.

Когда подходишь к гнезду, она вылетит, сядет рядом на ветку и «плись-плись»… Как будто говорит:

— Я маленькая, не обижайте меня, пожалуйста…

Я вижу: она сидит в гнездышке и будто дремлет; ее маленькая серая головка опущена, кругом покойно и тихо. Сердце отдает тепло тем, кто заставил ее покинуть цветущий юг; тысячи километров она летела через степи и горы к себе на родину, чтобы здесь вывести и вырастить своих деток.

Все ради них…