Солнечный ветер (СИ)

— Тебе повезло, — еще тише шепнул он. — Хоть кто-то… баба Мотря говорила, что счастлив тот, у кого рядом те, кого любишь и кто любит в ответ. Это справедливо. Я был никто и, значит, то, что чувствовал, было мелким для тебя. Наобещал и не смог, но… не думай, что не понимаю. Теперь понимаю. Я урод, я не умею нормально, но я бы жизнь за тебя отдал.

— Для этого много ума не надо, — хмуро проговорила Милана.

Назар мрачно усмехнулся и некоторое время молчал. Ну что тут добавить? Жизнь давно не аргумент, когда ни единого слова не сдержал. Это по молодости еще, а теперь-то что? Справедливо, да. И совсем нет больше сил. Вообще ничего не осталось, чтобы ее утешить сейчас после всего сказанного. И все же, отдавая себе отчет, что даже не знает, сможет ли до конца выговорить, Назар сделал над собой усилие, чуть подался вперед и слабым голосом, ощущая, как при каждом вздохе опаляет перетянутые повязкой ребра, зашептал:

— Милана, я это ради вас с Даней сделал. Ради вас с Даней сцепился с ним. Ты же видишь… видишь, что чертово прошлое догоняет постоянно. Догоняет и лупит со всей дури… Сколько это могло продолжаться? Ходить и оглядываться? За тобой охрана присматривала так, чтобы вы не знали, а я хочу, чтобы ты жила спокойно. Чтобы с вами все было хорошо. Мне ничего больше не надо, только чтобы у вас все хорошо… если бы Стах вам что-то сделал, я не знаю… не знаю, зачем бы мне тогда тут оставаться без вас.

Достучался. Он еще не знал этого, но все-таки достучался. Взгляд ее смягчался, пока он говорил. Она впитывала его слова, пропускала через себя, понимая, что он прав. Стах никого из них не оставил бы в покое, и они бы никогда не знали, в какой момент он может снова влезть в их жизнь. А Назар — и правда единственный, кто смог положить этому конец.

— Выпей, пожалуйста, и ложись, — проговорила она спустя бесконечные минуты тишины, когда они, не отрываясь, смотрели друг на друга. — Но если тебе станет хуже, я вызову скорую, даже если ты будешь против.

— Если они увезут меня от тебя — то я уже против. Я слишком долго к тебе шел, чтобы опять без тебя… А в остальном — делай со мной что хочешь, я весь твой. Только не гони.

— Я подумаю.

— Только подумай хорошо… обстоятельно, ага? А то я однолюб, у меня ни одного больше шанса… и лет до черта, — едва ворочая губами, пробормотал Назар и наконец выпил лекарство, после чего осторожно переместил свое огромное и не вполне здоровое тело в горизонтальное положение, и его голова оказалась на подушке, а он медленно перенес вес на более-менее здоровый бок. И затих, выключился, как будто бы в нем сели батарейки, только нерв на израненном лице подрагивал при каждом вздохе.

Она же все это время молча глядела на него, не дыша. Глядела и пыталась осознать, что он сейчас сказал. Однолюб… однолюб! Утверждающий, что жизнь бы отдал, будто бы ей это надо. Будто бы она хочет, чтобы он что-то там ради нее, тогда как ей в действительности, вопреки даже собственным сомнениям, всего лишь нужно было единственное — вместе. Просто вместе, всегда, как он не понимает?! Вроде бы, говорить умеет, слов столько знает умных, книги читал. А в любви признаться нормально — не способен. Неуклюже так, по-дурацки… однолюб… Почему-то вспомнилась Ляна. Ляна вспомнилась — и предательски задрожал подбородок. А где ему было научиться любви? Самому простому — где ему было учиться, когда он и не видел этого никогда. От Ляны? Или от Стаха, прости господи? Как он вообще, вот такой, у них выжил, ведь мог сгинуть давно… стать бездушным, бессердечным… А он слово это все-таки выдавил: однолюб.

Судорожно выдохнув нарастающую дрожь, Милана расправила плед, укрыла его и устроилась в кресле рядом. Не могла уйти. Оставить здесь его одного — не могла. Быть от него на расстоянии — не хотела. Слишком давно не видела. Слишком страшно было его потерять. Так и сидела, боясь пошевелиться и прислушиваясь к его неровному дыханию.

Оно стало лишь чуть спокойнее, когда он заснул. Да разгладились его черты, которые она никогда не забывала, всегда помнила, которые так сильно любила. Он и правда заснул. На это много времени не потребовалось — провалился почти что сразу. И казалось, мало что могло его разбудить. Даже неосторожные причиняющие боль движения, когда он пытался сменить положение, вызывали только короткие стоны, вырывающиеся из перетянутой повязкой груди, но век он не размыкал. Не проснулся он и когда Милана почти невесомо провела ладонью по его волосам, боясь потревожить и в то же время не имея сил противиться желанию коснуться его.