Солнце - это еще не все

Так могло бы продолжаться вечно, если бы миссис Бенсон не донесла о том, что видела в беседке, когда рано утром пошла сорвать помидоры до того, как их нагреет солнце. Но в тот момент Элис была неуязвима – во всяком случае, для упреков, которые обрушила на нее мать. Она не почувствовала себя виноватой, даже когда у миссис Белфорд начался сердечный припадок, едва она сказала, что помолвлена с Реджем. Старик доктор, замещавший доктора Мелдрема и шокировавший весь Уголок своей грубостью, подмигнул ей через голову ее матери, когда та объясняла ему, какую роковую роль в этом припадке сыграло чудовищное поведение ее дочери.

– Не тревожьтесь, – сказал он потом Элис. – Она не умрет. Скрипучее дерево живет долго. Вызовите меня, если у нее опять случится припадок.

Он задержал пухлую ладонь на ее плече и, внимательно посмотрев на нее налитыми кровью глазами, сказал:

– Наслаждайтесь жизнью, пока можете.

И она наслаждалась, но недолго и редко.

Они оба надеялись, что теннисные успехи Реджа помогут ему остаться в тылу, но паника, охватившая страну, когда японцы начали захватывать острова один за другим и уже бомбили Дарвин, заставила забыть различия в степени полезности того или иного военнообязанного. Реджа направили на Новую Гвинею, и только в эти недели мучительного напряжения и тревоги они перешагнули через запреты, которые до сих пор сохраняли их «чистыми» в том смысле, какой вкладывала в это слово ее мать. Элис была так же щедра, как Редж, и ее радость не уступала его радости. Она даже почти не смутилась, когда ее мать обнаружила в ящике ее тумбочки то, что выдало ее тайну.

Конечно, она все отрицала, утверждая – в полном соответствии с истиной, – что это покупала Жанетт. Но даже и тогда мать не согласилась на ее замужество, а она по глупости не ушла из дому, хотя Редж настаивал на этом.

Редж был убит, а ей пришлось жить старыми письмами и воспоминаниями, которые превращали ночи в ад одиночества и желания. Горе и стыд совсем лишили ее воли, хотя даже тогда она не понимала, почему должна стыдиться того единственно прекрасного, что было в ее жизни.

По мере того как годы войны уходили в прошлое, ее мать принялась искусно превращать трагедию своей дочери в трогательную историю Бессмертной Любви. Она больше не запрещала Элис носить обручальное кольцо. Она начала говорить о «неутешном горе моей бедной дочери», о ее «погибшем женихе», и даже те, кто хорошо ее знал, уверовали постепенно в миф, будто смерть Реджа была для нее не меньшим несчастьем, чем для Элис.

А Элис была ей за это благодарна. Кольцо на пальце давало ей определенный статус в обществе выпускниц школы Св. Этельбурги, которыми исчерпывался весь круг ее знакомств. Все помнили только, что Редж был прекрасным теннисистом, чью блестящую карьеру оборвала война, и что Элис хотя и осталась незамужней, но могла бы выйти замуж, будь судьба к ней милостивей. Кольцо, кроме того, умеряло стыд, который обжигал ее, подобно лесному пожару, всякий раз, когда ее мать и миссис Бенсон благочестиво сетовали на послевоенное падение нравственности. И постепенно рядом с легендой о Бессмертной Любви выросла легенда о Вечной Верности, и с их помощью миссис Белфорд сумела оставить дочь при себе, чтобы было кому ухаживать за ней «на склоне лет», как она выражалась.

О, она вовсе не эгоистка, объясняла она. И рада, что дети остались с ней – не из-за себя, а из-за них. Она убедилась – после постигших их несчастий, – что нигде им не будет так хорошо, так безопасно, как в ее доме, под защитой ее любви.

По мере того как она все больше и больше времени начала проводить в постели, ее спальня превращалась в тронный зал. Каждое новое свидетельство ее беспомощности еще туже затягивало ту шелковую сеть, которой она опутала своих детей.

Днем Элис черпала поддержку в своей роли образцовой дочери, но стоило ей лечь, стоило расслабить уставшее тело, как приятное сознание необходимости ее служения исчезало и сменялось непрошеной мыслью о том, что все это совершенно не нужно. Если бы они наняли сиделку, она могла бы хоть какую-то часть времени посвящать себе самой. Тут ей становилось стыдно от этой мысли, она зарывалась лицом в подушку и начинала тихонько плакать. Не только из-за усталости или из-за того, чего она была лишена, но из-за всей своей напрасно погубленной жизни. Возвращалось прошлое. Память зажигала огонь в крови, и ей казалось, что она опять с Реджем в летнем домике в Лиллипилли. Забытые ощущения пронизывали ее нервы. Ей казалось, что губы у нее распухают, становятся горячими, грудь щемило от нестерпимых воспоминаний, и она разражалась рыданиями, убеждая себя, что горюет об утраченном возлюбленном, хотя на самом деле оплакивала свою напрасно проходящую жизнь.