Солнце - это еще не все

Конечно, много было молодых людей, стыдившихся своей принадлежности к нации, совершившей преступления, перед которыми бледнели даже зверства Чингисхана. Именно это чувство заставляло тысячи молодых немцев покидать Германию, хотя уровень жизни в стране никогда не был так высок. Но как можно жить в вечном страхе, что не сегодня-завтра откроются новые преступления твоих соотечественников, а быть может, и твоих родных? Ведь подозревала Хельга что-то недоброе в молчании дядюшки Руди; да и сам он часто задавал себе вопрос: почему дядя Руди зло смеется, если кто-нибудь заводит речь об участии дяди Карла в антигитлеровском заговоре?

Дядя Карл тосковал по старому миру, как по утраченному раю. Двадцать лет он скитался по чужим странам и, хотя они с дядей Руди по понятным причинам ненавидели друг друга, он нес такую же реваншистскую чепуху, как и дядя Руди.

Давно надо было бежать из этой зловещей благоденствующей страны туда, где традиции трехсотлетней давности, по-прежнему чтимые его семьей, уже никем не ценились. Это неудержимое желание побудило его искать новую жизнь. Он ненавидел там все. Ненавидел своих близких. Ненавидел все, что было свято для них. Они и их страна были ему более чужими, чем эти чужие люди в чужой стране. Его родные и были как раз носителями идей реваншизма, и двадцать лет, которые дядя Карл провел в разных странах – то в Америке, то в Австралии – не излечили его от этой фамильной болезни. А это, конечно, болезнь, если люди упорно и слепо верят, будто родословная, насчитывающая триста лет, делает их выше других и будто потери, понесенные их семьей, достаточный повод начать священную войну, чтобы вернуть то, что было отнято у них законными владельцами.

А он был слабоволен. Порой он чувствовал себя виноватым, когда вспоминал бабушку, ее красные от слез глаза, рыдания, доносившиеся из спальни в тот вечер, когда он впервые сообщил ей о своем желании уехать из Германии. Он так и не понял, чем было вызвано ее горе: страхом потерять его или же сознанием, что ей не удалось воспитать из него достойного наследника семейных традиций.

И вопреки своему желанию он остался, чтобы как-то утешить ее, а когда она умирала, обещал ей поехать в далекую страну, где теперь жил дядя Карл, чтобы принять там его опекунство. Цветные фотографии в туристских путеводителях несколько примирили его с этой страной, которая на них выглядела лишь немного менее романтичной, чем Африка или Аргентина. Он мечтал попасть в Центральную Австралию, увидеть ее голые красные равнины, ее невообразимо древние горы и сине-лиловые, почти осязаемые тени в низинах.

И быть может, в этом огромном пустынном краю, который называют «Красным сердцем Австралии», найдется место, где можно отрешиться от всех старых и новых комплексов, от постоянного самоанализа, которым европейцы любят приправлять свою жизнь, от конфликтов между народами, отражающих все то же раздвоение личности и нежелание жить во второй половине двадцатого века. И ему захотелось поехать туда. А затем созрело решение: он поедет, что бы там ни говорил дядя Карл. И там он, наконец, выпутается из последнего свивальника, которым семья пеленала его сознание и пыталась спеленать его воображение. Там, предоставленный самому себе, он, быть может, начнет писать так, как он способен писать, хотя еще ничем этого не доказал. «Я словно космонавт, выброшенный из корабля в космос, и обратно мне возврата нет», – пробормотал он, засыпая.

Ему снилось, что он идет по сосновому бору и его ноги вязнут в глубоком снегу. Зеленые ветви сгибались под тяжестью снега, образовывая темный туннель, а дальше путь ему преграждала чаща карликовых дубов. Дробный тонкий звук заполнил воздух. И он увидел, как однажды видел у себя на родине, водопад крохотных ледяных звездочек, которые, шурша, сыпались по сухим листьям.

Он проснулся, словно от толчка, – что-то шлепнулось на стол рядом с постелью, и из темноты на него уставились два горящих зеленых глаза. Он затаил дыхание. Кто знает, какие странные существа населяют этот загадочный мир? Иоганн отодвинулся к стене. Прыжок со стола на пол, быстрый топоток, и существо снова исчезло. Он слышал, как оно карабкалось на перила, а потом увидел, как на фоне ночного мрака возник еще более темный силуэт.

Иоганн ощупью нашел под подушкой фонарик и включил его. Зверек спокойно сидел на перилах и, не сводя с Иоганна глаз, чистил банан ловкими крошечными лапками. Иоганн тихо выругался, и зверек, зацокав, перескочил на ветку дерева, нависавшую над верандой.