Солнце - это еще не все

Дрожа всем телом, она прислонилась головой к оконной занавеске и глядела сквозь пелену слез на крышу «Лавров» напротив, на камелию и живые изгороди Уголка. Только бы не заплакать! Это было бы пределом унижения.

Из оцепенения Элис вывели руки Карла, обнявшие ее. Он прижался щекой к ее щеке. Содрогнувшись, она вырвалась из его объятий.

– Не прикасайтесь ко мне после того, как вы обнимали эту тварь!

– Элис, моя дорогая! – обиженно запротестовал он. – Как вы можете говорить такие ужасные вещи? Неужели вы не понимаете, что я люблю вас даже больше, чем раньше.

– Если вы из-за любви ко мне жадно глазеете на грудь другой женщины, пока она расчесывает вам бороду, такой любви мне не надо!

В голосе Элис появились истерические ноты, она утратила всякий контроль над собой. Она повернулась к двери, но Карл опередил ее и запер дверь на ключ. Когда он бережно повел ее к кровати, у нее из глаз брызнули слезы.

– Дорогая моя, милая моя Элис! – шептал он, прижимая ее к себе, всю содрогавшуюся от рыданий. – Зачем мне глядеть на чью-то грудь, когда ваша так прекрасна? Глупая маленькая девочка, неужели вы не чувствуете, что мои волосы и борода пахнут духами? Неужели нет? Луиза Энгельгарт – парикмахерша. Она живет в Парраматте, но была столь любезна и приехала сюда, чтобы сделать меня привлекательным в ваших глазах. Вам нравятся эти духи, нравятся?

Он шептал ей нежные слова, лаская губами ее шею. Он целовал ее закрытые веки и мокрые губы, и ее рыдания стали стихать. Она вдохнула терпкий аромат духов и, открыв глаза, увидела рядом с собой темную голову. Да, его волосы действительно стали темнее. Нет, он не лжет: эта женщина не только подстригла его бороду и волосы, но и подкрасила их.

Она почувствовала облегчение и вместе с тем торжество – он сделал это ради нее!

– Моя ненаглядная! – шептал он, а его руки скользили по ее телу, снимали с нее кофточку, юбку, белье. Элис не сопротивлялась. – Моя последняя любовь!

И она уступила ему, не думая о том, что уступает. Томительные муки вылились в страстное желание, и она припала к нему в самозабвении, поглотившем весь ее страх и боль.

Элис переключила душ с теплого на холодный, и у нее перехватило дыхание; от ледяных струек по всему телу забегали иголочки. Она выскользнула из-под душа и запела; тело ее приятно горело. Она взглянула на свое отражение в зеркале – она смотрела на него теперь другими глазами, ведь Карлу нравилась ее пышная грудь, бедра и округлый живот. «Ты вся как бело-розовый лепесток, – говорил он. – Рубенсовская Венера!» Она расцветала от его искушенных ласк, но даже после этих упоительных недель она все еще смущалась, когда он говорил ей такие слова. Что бы она ни делала, над ней продолжала тяготеть чопорность ее воспитания, привычка считать наготу непристойной. Редж был воспитан в тех же принципах, и поэтому даже в самый разгар страсти они молчали и избегали смотреть друг на друга.

Она всегда испытывала неловкость, когда Карл расхаживал по спальне нагой. Она не могла восхищаться им так, как он этого требовал, не могла привыкнуть к его манере не гасить света, а потому закрывала глаза и старалась не думать об этом и о всем прочем, что выходило за пределы ее недолгого опыта. Как и экстаз, которого она прежде не знала. От одной мысли об этом ее охватило томление, и она поспешно завернулась в большую махровую простыню, словно, закрыв свое обнаженное тело, ей удастся погасить нетерпеливое желание поскорее увидеть Карла.

Вначале только одно омрачало ее счастье. Он не заговаривал о браке, а она была настолько старомодна в своих взглядах, что ей хотелось хотя бы заручиться его обещанием жениться на ней, чтобы оправдать их связь. Но теперь и это было позади. Сегодня вечером он наденет ей обручальное кольцо. И они объявят всем о своей помолвке. Она улыбнулась при мысли, что ждет свадьбы с девичьим трепетом, почти с нетерпением. Оно не походило на то нетерпение, которое она испытала в молодости с Реджем, когда ее сжигало желание, которое должен был освятить брак. С Карлом все было иначе. Она уже более месяца была его любовницей, и если теперь она чего-то страстно желала, так это только легализации их отношений, которая избавила бы ее от вечного страха, что их связь станет известна другим. Теперь помолвка делала дозволенным многое из того, что в дни ее юности оставалось запретным до брака.