Солнце и смерть. Диалогические исследования

Правда, в историческом плане все еще представляет интерес углубившаяся с 1600 года противоположность между теми мыслителями, которые предпочитали иметь твердую почву под ногами, и теми мыслителями, которые ориентировались на море. Это разделение двух типов мышления представляет собой один из важнейших факторов, определивших психодраму разума Нового времени. Здесь мы снова сталкиваемся с тем феноменом, которого то и дело касались в ходе наших бесед, – с противоположностью между теми, кто мыслил в движении, и теми, кто предпочитал сидеть на месте во время этой деятельности. Тот факт, что профессиональный разум в Новое время описывает себя, используя выражение «получить кафедру», уже говорит о многом. Разум, связанный с транспортным средством, или разум, связанный со стулом[195], – вот как теперь стоит вопрос. Среди теоретиков морской ориентации не случайно выделились те авторы, которые жили в портовых городах, – Монтень ли это, который видел Атлантику из Бордо, или Бэкон, который, словно Плиний раннего капитализма, даже написал историю ветров. На другой стороне оказались те континентальные мыслители, которые сделали все, чтобы дать разуму твердую государственную почву. Только на рубеже XIX и XX веков Уильям Джемс поспособствовал новому обретению подвижности – после того, как немецкая философия реставрировала оседлость. На свой лад он был точно таким же открытым миру мультиэмпирическим умом, как и Ницше, для modus operandi которого определяющее значение имели его метафоры морехода. Вероятно, именно потому для континентальной и университетской философии Ницше и Джемс – все еще самые несносные фигуры.

Терристическая глобализация как история балдахинов

Г. – Ю. Х.: Говоря о мореходной культуре Нового времени, основанной на риске, Вы подчеркиваете, что ее экспансионистские фантазии никогда не обернулись бы историей успехов, если бы покидающие родные места «носители риска» не смогли сохранить для себя или восстановить заново «минимальные эндосферические отношения» – и во время плавания, и на вновь открытом берегу создать хотя бы в минимальной степени те отношения, которые были у них до этого – во время существования в замкнутой сфере. Поэтому, в соответствии с Вашей концепцией, историю глобализации следует рассказывать и как историю балдахинов, то есть как историю бравшихся с собой в путешествие защищающих оболочек – шатров, которые выступали «переносными символизациями» неба родных мест. Выражение «функция балдахина» обозначает возможность иметь при себе минимальное, достаточно комфортабельное собственное пространство. Вы употребляете также выражение – «переносные ментальные окна». Ведь покорение Чужих возможно только при множестве условий. Эти условия – как многие грани – соединяются в новую поэтику объединяющего пространства. Вы называете прежде всего пять аспектов: мифология мореплавания и мифология судовых помещений; христианская религия как ритуальная сеть, которая позволяет улавливать пограничные ситуации и справляться с ними; культивирование лояльности по отношению к правителям страны-отечества; научное постижение внешнего пространства; и, наконец, лингвистическое постижение внешних знаковых миров, полное проникновение в них. Разве все это не связано друг с другом неразделимо? Как бы Вы расставили временны́е и структурные приоритеты?

П. С.: Я полагаю: для того, чтобы психологически совладать с внешним миром океана, первоначально была нужна и играла определяющую роль магия судового пространства. Современные люди могут убедиться в правильности этого утверждения на практике: им достаточно будет совершить путешествие на судне – и почувствовать, что оно делает с пассажиром, а того больше – с моряком, который воспринимает судно как продолжение собственного тела и состоит с кораблем в воображаемом браке. Когда в открытом море приходит чувство ветра и чувство паруса, возникает особая магия – некое соединение чувства корпуса судна и чувства широты пространства, которое принадлежало к сильнейшим аффективным факторам Нового времени. Все это заходит настолько далеко, что и по сей день люди, умы которых давно не занимает никакое мореплавание, вдруг чувствуют, оказавшись в порту, как у них начинает сильнее биться сердце при виде старого большого парусника. Я вспоминаю одну из прекраснейших страниц в мировой литературе – начало «Моби Дика» Германа Меллвилла. Там описывается один из тех редкостных воскресных послеполуденных часов в Нью-Йорке, когда люди используют свой краткий досуг для того, чтобы приходить в доки и завороженным взглядом смотреть на воду – словно в ней сокрыта главная тайна мира и человечества.