Солнце и смерть. Диалогические исследования

Начавшийся после этого скандал – доказательство того, что восприятие Хайдеггера в послевоенной Германии никогда не приводило к осмысленным результатам – ни на ранней фазе, ни на поздней, то есть ни в период уверений в приверженности его идеям, которые доминировали вплоть до начала 1960-х годов, ни в период отвержения, который начался с работы Адорно «Жаргон подлинности», и который, в общем и целом, продолжается и сегодня, и признак которого состоит в том, что сегодня фельетонисты считают себя вправе выносить морализирующие обобщающие суждения о мыслителе, который, без сомнения, может быть поставлен в ряд величайших представителей европейской философии, – о мыслителе, которого, вероятно единственного в нашем веке, можно, окидывая взглядом всю историю, поставить, не задумываясь ни на миг, в один ряд с Платоном, Августином, Фомой Аквинским, Спинозой, Кантом, Гегелем и Ницше. Приверженность и неприятие – это два вида и способа скверно обойтись с мыслителем, причем, как представляется, плохое обращение посредством неприятия – это у нас наиболее отработанный вариант. Предпосылка для этого – уже с давних пор совершенно искаженное восприятие. Имя Хайдеггера всегда оставалось у нас джокером в политико-нарциссической культуре дискуссии, которого разыгрывают, чтобы показать: мы – в лагере достойных людей.

Я должен, пожалуй, согласиться: моя попытка снова сделать Хайдеггера актуальным мыслителем, основываясь на самых сильных местах в его учении, в этой речи решительно провалилась. А именно: она провалилась потому, что я в своем тексте имел дело с двумя в высшей степени трудными вещами, о которых посмел утверждать, что разобрался с ними до конца, а это не соответствовало истине. Обе вещи весьма сильно влияли на понимание человека, были сильно заряжены идейно-политически и эмоционально. Первая трудность была связана с тем, что современно понятый человек как субъект в онтологическом плане спускается на одну ступеньку назад, вторая была связана с титанической битвой между душой и машиной, которая разразилась в высокотехнологической фазе истории. Тем самым налицо были две большие сложности, которые затрагивали две крайне чувствительные точки в человеческом или культурном плане – не важно, вместе или порознь. В любом случае, неверно было бы утверждать, что скандал был неизбежен. За два года до дебатов в Германии этот доклад уже был зачитан перед широкой публикой в Базеле, на утреннем театральном фестивале, а именно – как речь, завершающая долгую серию размышлений об аспектах гуманизма в условиях современности. Передо мной участниками этого лектория были Имре Кертес[105], Иоахим Гаук[106], Витторио Хёсле[107], Элизабет Бронфен[108], Вольфганг Рим[109], Аннемари Шиммель[110], Витторио Лампу-жани[111] и другие, так что у меня были все основания полагать, что публика будет настроена на рассмотрение темы «Гуманизм сегодня» во всей ее внутренней противоречивости. Эта серия докладов была опубликована в «Швабе Ферлаг» Базеля, издателем выступил Франк Гирк[112] – инициатор того выступления в театре, – мне хотелось бы, чтобы немецкие фельетонисты взяли на себя труд рассмотреть все произошедшее в широком контексте, представляя все в целом. Тогда пришлось бы согласиться с мыслью о том, что клевета – всего лишь иное название рассмотрения вне контекста. Мой текст прочел вместо меня известный актер, потому что у меня тогда были проблемы с голосом, – и я прекрасно помню, что это происходило в атмосфере веселости и небезразличия, что вполне отвечало ироническому и в то же время серьезному тону всех выступлений. В исполнении профессионального чтеца очень хорошо проявился в первую очередь комизм пассажа из Платона и был блестяще подчеркнут легкий, шутливый характер моего обхождения с античным диалогом. Базельская публика веселилась – причем довольно шумно – во время этого блестящего фрагмента, от которого впоследствии впал в панику Хабермас, выразивший ее в неопубликованной, но прочитанной многими приватной рецензии.