Солнце и смерть. Диалогические исследования

Ранняя Критическая Теория уже сделала некоторые интуитивные догадки в этом направлении; она не случайно заимствовала понятие художественной или культурной индустрии у Алоиза Ригля[122], знатока истории древнеримского искусства, – понятие, которое охватывало позднеантичные культурные товары массового потребления: вазы, предметы домашнего обихода, картины на стену, украшения для могил et cetera. Но эти интуитивные прозрения не доходят до самого решающего. Центром древнеримской индустрии культуры были жестокие сцены, разыгрывавшиеся в цирке, – можно было бы сказать, что ее главным хитом были snuff movies life[123]. Недостаточное внимание обращалось на то, что самый мощный символ и посредник, благодаря которому получила распространение античная массовая культура – а именно: римская арена, – возвратилась только в XX веке как архитектурная и драматургическая форма. Если бы, наряду с представителями классической филологии, у нас существовали и специалисты по античной гимнастике или знатоки гладиаторских боев, мы узнали бы, пожалуй, немного больше о драме, разыгравшейся на протяжении XX века, – но, к сожалению, у нас есть только спортивные журналисты, которые, как правило, не имеют ни малейшего представления о тех играх, освещать которые они приглашены и в которых участвуют, таким образом, сами. Конечно, они ведут репортажи об играх, которые наблюдают, но они не видят той арены, на которой они сами выступают действующими лицами. Ведя репортаж, они влияют на превращение общества в виртуальную арену. При этом возникает тоталитарное медийное общество, которое в перспективе втягивает внутрь арены все.

Поэтому важнейший момент подтекста, выплывающий наружу в медийных скандалах последнего десятилетия, говорит о том, что арена возвращается в развлекательных медиа постхристианского общества. Этот момент выходит за рамки тех допущений, которые сделал Ги Дебор в своем анализе sociutu du spectacle. Римляне, начав с состязаний фехтовальщиков на мечах, которые первоначально были частью погребального ритуала у этрусков, уже к 100 году до Р. Х. развили своего рода протокультурную индустрию. Рим в этом плане превратился в жестокий Голливуд. Во времена императоров эта система развилась и превратилась в форменный чемпионат по зверству, собиравший из всех провинций, лежавших вокруг Средиземного моря, местных чемпионов среди убийц во всех видах вооруженных единоборств с любым оружием. Ритуал между тем продолжали развивать в духе примитивной эстетики – и превратили его в поединки ради развлечения публики, в завораживающий кровавый спорт. Когда-то существовавшая связь с ритуалом погребения в конце концов сохранилась только в одном: неподдельный смысл игр сводился к тому, чтобы отправить проигравшего в небытие – по дорожке, посыпаемой песком для сокрытия следов крови. Правда, во время открытия и закрытия кровавых поединков – точно так же, как сегодня перед открытием и перед закрытием кровавых словесных ристалищ на заданные темы – происходили превознесения происходящего в духе мифологии; сохранились и имитации сражений, но ныне они не значат почти ничего – все свелось к чистому культу успеха и ритуала. Фортуна тогда была богиней стадиона. Фактически началось превращение ритуала в бойню. Смысл этого превращения состоял в том, чтобы производить победителей, с судьбами которых могли идентифицировать себя павшие духом массы. На этом функциональном уровне игры продержались с невероятным успехом пятьсот лет – и это уникальный результат в истории цивилизации: развлекательная резня как долговременно существующий институт – впрочем, с добавлением демонстрации редких крупных зверей, забой которых был поставлен как искусно разыгранный бой. Прямое продолжение римских убийств животных, или, как это называли, венаций, буквально – охот на стадионе, сохранилось по сей день в Испании.

Можно было бы со всем основанием назвать эту систему развлекательным фашизмом. Эта словесная поправка с самого начала давала бы то преимущество, что можно было бы акцентировать ясную взаимосвязь, существующую между массовым развлечением и рессентиментом-менеджментом фашизоидного типа. Представители социальной психологии выдвинули гипотезу, что насилие на аренах сковывает насилие в обществе: очень ненадежное допущение – именно тогда, когда оно соответствует действительности. Из него следовало бы, будто только фашизм, выпускающий пар, может сковать психополитически реальный фашизм. Это придало бы выражению «энергетическая политика» достаточно пикантное дополнительное значение.