Солнце и смерть. Диалогические исследования

Нужно к тому же подчеркнуть тот пункт, на который до сих пор обращали мало внимания: с возникновением современных генных технологий понятие «выведение» (Züchten) принимает смысл, который уже вообще не имеет ничего общего со своими традиционными коннотациями; ведь здесь уже больше нет проблемы промежуточных поколений, которые использовались бы лишь как средство для выведения конечного поколения с желательными целевыми свойствами. Ведь идея генной инженерии подразумевает достижение результата напрямую, без всякого окольного пути через посредствующие поколения. Тем самым отпадает и отталкивающий момент старой практики выведения <пород> – устранение нежелательных экземпляров. Такое еще куда ни шло, если идет речь о фруктовых деревьях и розах, но уже проблематичнее, когда дело касается животных, а если говорить о человеке, то это вызвало бы массовый ужас и без всяких наших дебатов. Не нужно быть кантианцем, чтобы понять, что люди не могут быть средством и уж подавно не могут быть членами цепочки выведения, – напротив, они в любой жизненной ситуации, в любой культуре и в любое время имеют цель своего существования в самих себе. Впрочем, все это позволяет понять, почему наша культура, как только она начинает мыслить эволюционистски, натуралистски, футуристски, тут же катится по наклонной плоскости – потому что эволюционизм per se связан с искушением релятивировать данное поколение, превратить его в нечто относительное ценное – на фоне того, чего достигнет следующее поколение. Поэтому старый Леопольд фон Ранке[127] был не так уж не прав, когда полагал, что понятие развития есть оскорбление человеческого достоинства. Это достоинство можно сохранить, лишь признав, что каждая эпоха дается непосредственно от Бога и каждая эпоха выступает как реализация вечного, обладает собственной ценностью. Если мы пожелаем отбросить эти идеи и считать эволюцию абсолютной, то погрязнем в неизлечимом цинизме по отношению к любому прошлому и настоящему, потому что жизнь на обеих этих ступенях времени для эволюциониста значит мало – по сравнению с тем, чего достигнет так называемое более высокое развитие последующих времен. В этом контексте можно еще раз вспомнить великий диагноз Хайдеггера, поставленный западному мышлению, у которого он обнаружил слепоту по отношению к бытию.

Г. – Ю. Х.: Сейчас лучше понятно, чтó Вы имеете в виду, когда говорите, что пределы сомнений Хайдеггера в гуманизме еще будут преодолены. Гуманизм во всех его вариантах – это программа, которая использовалась философами, идеологами, авторами колонок в газетах всякий раз по своему усмотрению и в своих интересах. Йорг Хайдер[128] провел свою предвыборную кампанию осенью 1999 года по всей Австрии, используя гуманистические слоганы. Поэтому у французского философа Филиппа Лаку-Лабарта возникли веские основания для того, чтобы иронично сказать по этому поводу: «Нацизм – это гуманизм».

Я хотел бы задать последний вопрос, который касается темы соотношения человеческого достоинства и техники – темы, которая стала столь нелегкой после того, как центральной проблемой биологии становится проблема <технологического> производства человека. В христианской традиции люди обладали достоинством как творения Бога или как образы Божьи. Что будет с этим достоинством, если человек станет неумело вторгаться в человека и ковыряться там с помощью генных технологий? В одной телевизионной дискуссии Вы коснулись этой проблемы, заявив, что желали бы установления запрета на такие неумелые произвольные вмешательства – например, в форме моратория на использование генных технологий. Если я верно понял Вас, то Вы все же допускаете право людей улучшать свои естественные условия в отдаленной перспективе – как только они смогут нести осмысленную ответственность за такие затеи.