Солнце и смерть. Диалогические исследования

В седьмой главе «Сфер I» я пытаюсь разработать психоакустическую конституцию субъекта, еще не ставшего субъектом, в процессе чего показываю, как при самом первом прикосновении – словно при первом причастии – еще до обмена знаками происходит приветствие, пронимающее до глубин. Тут – нечто вроде приветствия на евангельской частоте волны. Изначальное пространство души – это звучащая полость, в которой разыгрываются игры приветствия и звучат пророчества – до рождения и после. Сквозь нее протянута акустическая пуповина, согласующая голоса и способность их слышать. Вероятно, многие люди именно потому так любят какие-то звуки, а иногда испытывают просто наркотическую зависимость от музыки, что тональность этих звуков соответствует частоте, на которой они получали приветствия <в материнском чреве>. Им нелегко расстаться с этой первой музыкой, потому что они остаются связанными с тем изначальным акустическим благовестом, с самими первыми акустическими предвестиями их жизни, первыми акустическими прорицаниями ее. Впрочем, Лакан весьма хорош как кудесник языка, как мастер вызова, импровизатор и клоун. Мне бы только больше понравилось, если бы он начинал не со столь зафиксированного на зрительном восприятии концепта, как стадия зеркала, а с музыковедческой теории, в которой дуальность интерпретировалась бы как дуэт.

Ведь Лакан открыл тот факт, что пациенты подобны музыкантам, которые не справляются с теми пьесами, которые они исполняют. Невроз – это хроническое фальшивое, нечистое исполнение. Если мы рассуждаем о бессознательном, то, по сути дела, имеем в виду лишь то, что говорящий не сам говорит многое из того, что сказывается в его языке, – или, наоборот, что он пытается не говорить того, что в нем хотело бы выдать себя. В силу этого говорящего с головой выдает его язык. Эти предательские сообщения способно услышать ухо психоаналитика – на основе интуиции, сделавшейся профессиональной. Аналитическая аранжировка служит для того, чтобы передать то, что было выдано, обратно – тому, кто себя выдал.

Очень бы хотелось, чтобы психоанализ смог научиться немного отходить от свойственной ему фетишизации зримых образом, которые якобы выступают символами, и от его безумного представления об отношении к объекту, а также от романтизации психоза, которая расцвела пышным цветом в Париже в те времена, когда лакановская секта достигла пика своего влияния. Однако сильную сторону психоаналитического движения составляет то, что его представители были способны к работе над ошибками – к творческой работе над ошибками своих учителей и наставников. Поучительные процессы развития в психологии, которые приносят современное знание о человеке, начинаются в биографиях тех отдельных великих ученых, которые внесли весомый вклад в психологию, – но дальше они выходят за пределы этих биографий, чтобы обрести статус подлинно обучающей институции, которая существует дольше, чем живет поколение самих исследователей, а потому делает возможным долготерпение, – в результате психика и знание о ней просуществуют еще очень долго, и нас, вероятно, еще ждут сюрпризы и потрясения. На этом поле продвижение вперед происходит в первую очередь благодаря гениальным ошибкам. Моя работа относится к той фазе, на которой происходит корректировка рывка вперед, осуществленного Лаканом и другими.

Г. – Ю. Х.: На самом деле, фрейдовскую теорию влечений интерпретировали – не только Вы! – как форму защиты от близких отношений, от близости. Вы, напротив, предпочли сделать упор не на понятие влечения, а на понятие образа-гештальта, на морфологическое мышление, на чувство перемен, на перманентное рождение.

Теперь мой вопрос таков: как Вы, мысля таким образом, можете столь упорно держаться за Хайдеггера? Я еще раз просмотрел все Ваши работы на предмет их связи с Хайдеггером, и мне бросилось в глаза, что почти во всех книгах этот мыслитель играет какую-то роль. Вы работаете, постоянно отталкиваясь от него, прежде всего – когда переосмысляете хайдеггеровское в-мире-бытие и расширяете его до прихода-в-мир. В книге «Евродаосизм» (1989) Вы пишете: «Как только психологически и антропологически приземленная философия впадает в медитацию самопорождающихся структур, она достигает более содержательного спасения метафизического дискурса через посредство бытия и ничто, как то позволяют сделать хайдеггеровские размышления о бытии».

В Вашей нынешней книге вновь подхватывается хайдеггеровский вопрос: «Что вообще означает бытие-в (In-Sein), бытие-внутри?» – и даже кажется, что именно он становится зародышем, из которого развивается Ваш собственный проект. Вы развиваете ту мысль, что Хайдеггер обсуждает не только бытие и время, но и бытие и пространство, хотя и в замаскированной форме. Как Вы говорите, нужно было бы выпустить на свободу «застопорившийся на уровне второстепенной темы проект бытия и пространства» в книге «Бытие и время», чтобы развернуть представление о принципиально дополненной экзистенции человека. Но неужели онтология Хайдеггера действительно согласуется с Вашим замыслом?