Солнце и тень

Сон «Пришествие змеиной силы» и та жизненная ситуация, которая его породила, часто наводили меня на мысль об одном из высказываний Карла Юнга: «Я гораздо охотнее был бы целостным человеком, нежели добропорядочным». Эта его мысль отражала критическое отношение к той обычно неправильно понятой и искаженной разновидности нравственной добропорядочности, которая в цивилизованном обществе так часто выдвигается в качестве примера для подражания. Добропорядочность часто сводится к таким качествам, как щепетильность, безропотность, доброта и терпимость, причем ожидается, что все эти качества должны проявляться постоянно и в любых ситуациях. К несчастью, такая «добропорядочность» часто превращает людей в жертв, поскольку может неосознаваемо вызывать злоупотребления, нападки или эксплуатацию со стороны более агрессивных представителей рода человеческого. В этой связи я заново учился понимать, что целостный человек — это человек, который ощущает гнев и агрессию в тех необходимых случаях, когда кто-то другой пытается его эксплуатировать, и может убеждением или действенным поступком предотвратить развитие такой опасной для себя ситуации. В сущности нет ничего хорошего или духовного в том, чтобы всегда подставлять другую щеку. Для меня это важное положение Юнга стало таким ценным, потому что оно подразумевает: в любви есть своя темная сторона, которая в конечном итоге оказывается присущей человеку благой силой. Отвергая непререкаемые нормы поведения, которым люди должны неуклонно следовать, оно поощряет нас избрать в качестве путеводного принципа целостность собственной души. А это значит, что нужно правильно реагировать на каждую ситуацию, в которую попадаешь, в тот самый миг, когда в ней оказываешься. Я в очередной раз понял, что «любовь» может предъявлять к тем, кто избрал ее путь, самые странные и трудновыполнимые требования. Она может потребовать, чтобы мы сказали человеку, как мы на него злы. Или истинный акт любви может означать привлечение человека к суду, разрыв мучительной связи или заключение закоренелого преступника в тюрьму.

А теперь давайте вернемся к моему сну. Его кульминацией стала схватка с могучими змеями. Эта схватка подсказывала мне много возможных истолкований, в том числе и такое: в настоящее время меня так же, как змеи, захватил или подчинил себе путь осознаваемых сновидений. Во сне я сначала боролся, стараясь освободиться от захвата, но только для того, чтобы потом обнаружить: истинная безопасность и покой наступают вместе со «смирением». Для меня смирить свою волю всегда было делом нелегким, теперь же сон предлагал нечто такое, что казалось мне чуждым и новым. Я прекратил борьбу, дабы совершить открытие. И еще он подсказывал мне, что в жизни я буду постоянно, все снова и снова сталкиваться с этой проблемой, пока мое смирение не станет полным и окончательным. Обучение методом повторного смирения прекрасно изображало во сне пришествие второй змеи. Она была точной копией первой во всем, за исключением того, что немного уступала ей и толщиной, и длиной. И действия, которые она выполняла и которые мы выполняли с ней вместе, были точным, до мельчайших подробностей, повторением того, как вела себя первая змея. Казалось, мы выполняли с обеими змеями некий неведомый ритуал, и повторение того же ритуала с меньшей змеей предполагало, что при упорном следовании этому конкретному пути я постепенно сумею овладеть мощными энергиями, которые символизируют и передают змеи. Возможно, по мере моей борьбы со змеями каждая следующая змея будет все меньше, все ближе по величине ко мне самому. Никому не известно, сколько это может продлиться, да и сама мысль об этом по сути неуместна. То, как первая змея многократно катала мое распростертое тело по земле, сдавив его в могучих объятиях, тоже очевидно имело для меня некий смысл. Похоже, змеи забавлялись со мной: они, а не я полностью задавали ритм и периодичность движения моего тела. В этой части сна я, полностью отказавшись от сопротивления и необходимости бороться, в конце концов целиком сдался на милость змей.