Солнце клана Скорта

Отношения, которые жители Монтепуччио поддерживали со Скорта, зиждились на сложной смеси презрения, гордости и страха. Обычно деревня игнорировала Кармелу, Доменико и Джузеппе. Для них они были голодными бедняками, детьми разбойника. Но стоило кому-то тронуть хоть пальцем одного из них или посягнуть на память о Рокко, всю деревню охватывало своего рода материнское чувство, и их защищали, как волчица защищает свое потомство. «Скорта все негодяи, но они наши» — так думало большинство жителей Монтепуччио. Но кроме того, ведь они побывали в Нью-Йорке. И это придавало им своего рода необычность, которая в глазах многих делала их неприкосновенными.

Несколько дней церковь пустовала. На мессы никто не приходил. С доном Карло на улице уже не здоровались. Его наградили новым прозвищем: Миланец. Монтепуччио погрузилось в прадедовское язычество. Около церкви совершали всяческие обряды. В холмах танцевали тарантеллу. Рыбаки поклонялись идолам в виде рыбьей головы, некой помеси святого покровителя и водяного. Старухи по домам зимними вечерами вызывали души умерших. Много раз проводили обряды снятия порчи, которую, как они думали, навели на них злые духи. У дверей нескольких домов нашли трупы животных. Назревал бунт.

Так прошло несколько месяцев, и вдруг однажды утром Монтепуччио охватило необычное волнение. Слух, что распространялся по деревне, искажал лица людей. Передавали новость шепотом. Старухи осеняли себя крестом. У всех на устах было одно: этим утром произошло нечто непонятное. Умер отец Боццони. И это еще не самое худшее: он умер каким-то странным образом, о чем нельзя было говорить без стыда. Многие часы никто ничего толком не знал. Потом, по мере того как разгорался день и солнце начало согревать фасады домов, слух принял определенные формы. Дон Карло был найден в холмах, примерно в одном дне ходьбы от Монтепуччио, голый, как червяк, с высунутым языком. Как такое могло случиться? Для чего дон Карло один пошел в холмы, да еще так далеко от своего прихода? И мужчины, и женщины задавали друг другу эти вопросы, попивая воскресный кофе. Но произошло еще более необычайное. Часов в одиннадцать стало известно, что тело отца Боццони буквально сожжено солнцем. Все, даже лицо, хотя, когда его нашли, он лежал, уткнувшись лицом в землю. Очевидно было одно: он был голый еще при жизни. Шел таким под солнцем многие часы, пока его тело не покрылось волдырями, а ноги — кровью, и он умер от изнурения и обезвоживания. Тайной оставалось главное: почему он ушел один в холмы, да еще в часы самого пекла? Эти вопросы будут в Монтепуччио пищей для разговоров еще многие годы. Но в тот день пришли по крайней мере к одному, пусть предварительному, выводу: скорее всего одиночество довело его до безумия, и он, встав утром в полной невменяемости, решил любым способом покинуть деревню, которую так ненавидел. Солнце одержало над ним победу. И эта смерть, такая нелепая, такая непристойная для служителя Церкви, еще больше укрепила мнение жителей деревни: ясно, этот дон Карло и яйца выеденного не стоил.

Когда Раффаэле узнал эту новость, он побледнел. Он попросил повторить ему ее, не в силах покинуть площадь, на которой разговоры гудели, как ветер в улочках. Он должен был узнать больше, узнать все до мелочей, быть уверенным, что все это правда. Он выглядел удрученным, что весьма удивило тех, кто знал его. Главное — Скорта. Ведь он должен был бы радоваться, что этого кюре больше нет. Раффаэле долго тянул, прежде чем решился покинуть террасу кафе. Потом, когда понял, что все так оно и есть, что можно не сомневаться — кюре мертв, он сплюнул на землю и пробормотал:

— Этот негодяй нашел-таки способ вместе с собой погубить и меня.

Накануне два человека встретились на тропинке в холмах. Раффаэле поднимался от моря, а дон Карло в одиночестве прогуливался. Бродить по тропинкам в холмах было единственным времяпрепровождением, которое осталось ему. Изоляция, на которую обрекла кюре деревня, сначала привела его в ярость, но потом, по прошествии нескольких недель, он почувствовал, что гибнет от тягостного одиночества. Его рассудок приходил в расстройство. Он совсем растерялся. Жизнь в деревне становилась для него истинной мукой. Единственной отдушиной стали эти прогулки.

Разговор начал Раффаэле. Он счел возможным воспользоваться случаем и решительно объясниться с кюре.

— Дон Карло, — сказал он, — вы оскорбили нас. Пришло время вам пересмотреть ваше решение.

— Вы — банда дегенератов! — прорычал кюре вместо ответа. — Господь все видит и Он накажет вас!

Гнев охватил Раффаэле, но он постарался сдержать себя и продолжил:

— Вы ненавидите нас. Пусть. Но та, которую вы наказываете, не заслужила такого отношения. Немая имеет право покоиться в кладбищенской ограде.

— Она там и лежала, пока вы не вынесли ее. Но она этого и заслуживает, она грешница, родившая банду безбожников!

Раффаэле побледнел. Ему показалось, что даже сами холмы обязывают его ответить на такое оскорбление.