Солнце, которое светит ночью

Александр Леонидович Скородумов, работавший со Страховым уже два года, знал о настоящей цели, которую преследует его клиент, каждый раз приходя на терапию. Однако ускорить процесс размораживания чувств и возвращения утерянных фрагментов памяти он никак не мог и, конечно, мало верил в возможность подобного результата. Еще с момента консультации, на которую по рекомендации пришел Евгений, он решил помочь молодому человеку справится с психоэмоциональной травмой, возникшей в результате трагической потери отца. Скородумов видел в стратегиях поведения Страхова отголоски не прожитых обид и гнева, знал, что многое из его прошлого вызывает у него душевную боль, но больше всего психотерапевта интересовало тотальное чувство вины, которое его клиент тщательно, но безуспешно скрывал. От сессии к сессии Скородумов терпеливо ждал, когда психика Страхова будет готова к тому, чтобы открыться для более глубокой проработки. Его методы когнитивной терапии предполагали работу с частями через телесную память или арт-терапию. Когда он попросил Страхова почувствовать, где в теле страх, который он испытывает при мыслях о детской смерти, он ответил, что чувствует жжение в середине грудины, в том месте, где обычно висит крестик. Сам страх выглядел, как желтый скользкий комок, но когда они вынули его из груди, он превратился в железную палицу, бессмысленно карающую всех и вся. В конце сессии Скородумов сделал несколько записей в свой блокнот о том, что пациент не может найти жизненную опору, находится в страхах и имеет не выраженные претензии к устройству мира и к Богу.

Терапия принесла Страхову желаемое спокойствие, но оставила неясность, которая обещала скоро превратиться в монстра, ужаснее того, что только что был найден. Решив разобраться с этими ощущениями позже, он поехал в следственный изолятор, чтобы познакомится с клиентом.

Он зашел в темную обшарпанную комнату и увидел перед собой молодого человека лет двадцати семи, бледного, худощавого, с длинными конечностями и вытянутой шеей. Долговязый парень обладал приятной наружностью, его серые раскосые глаза смотрели мягко, по-доброму, на бледных губах лежала улыбка смирения. Он вел себя не так, как другие вели бы себя в подобном положении, он был спокоен и умиротворен.

– Меня зовут Евгений Витальевич. Я буду твоим адвокатом, – сообщил Страхов, усаживаясь за стол.

Парень протянул руку в знак приветствия.

– Антон Ильинский, но вы это уже знаете.

Страхов удивился, но пожал руку в ответ.

– Вы не знаете, как моя бабушка? – поспешно спросил парень, усаживаясь на железный стул.

– Я еще не был в больнице, – честно признался Страхов, вынимая из портфеля блокнот и бумаги по делу, – но следователь сказал, что стабильно, в себя не приходила.

– А мне нельзя её увидеть? – с надеждой в голосе произнес Ильинский.

Страхов понимал, что встреча эта никак не возможна, но решил смягчить ответ, чтобы не испортить беседу с клиентом в самом ее начале.

– Я посмотрю, что можно сделать, – уклончиво сказал он и принялся задавать вопросы, – Итак, расскажите, чем вы занимались последний месяц?

– Последний месяц? – изумился Ильинский, – Не будете спрашивать про 12 апреля?

– Буду, – решительным голосом проговорил Страхов, – но сейчас спрашиваю про последний месяц.

– Я делал ремонт в ванной у бабушки и работал на стройке, – закатив глаза наверх, припоминал подозреваемый.

– Сам ремонт делал? – холодно уточнил Страхов, делая размашистым почерком записи в своей разлинованный блокнот.

– Да, – скромно кивнул он и пояснил, смущаясь, – бабушке стало труднее двигаться, я хотел поменять ванну на душевую кабину и выложить плитку со специальным покрытием, которое бы не скользило.

– Вы с бабушкой в хороших отношениях? – продолжил Страхов, холодно и отстранено, – Слушание будет не перед присяжными, поэтому мне не нужно будет разглагольствовать. Но знать я вас должен лучше, чем вы сами себя знаете.

Ильинский понимающе покачал головой и мягко произнес:

– Мама умерла несколько лет назад, и мы с бабушкой остались друг у друга одни.

Страхов оторвал взгляд от бумаг и внимательно присмотрелся к клиенту. Ильинский, почувствовав на себе взгляд адвоката, залился краской, поежился и, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, вернулся в состояние покоя.

– Как вы считаете, почему вы стали подозреваемым? – спросил Страхов, не отводя глаз.

Антон пожал плечами и сделал предположение:

– Мама с бабушкой всегда ссорились. Соседи считали, что это из-за квартиры, но это были из-за маминого парня. Она жила с новым мужчиной.

– Они решили, что ты, как и мама, хотел получить бабушкину квартиру? – уточнил Страхов, вернувшись к записям.

– В общем, да, – согласно кивнул он.

– А что бабушка им говорила?

– Она вообще не любит разговаривать с людьми, – тихо ответил Ильинский и тепло добавил, – Она не терпит осуждения, она очень ранимая. Да и мамина болезнь беспокоила её больше, чем сплетни соседей.

– Чем мама болела? – спросил Страхов.

– Рак груди.

– Мне жаль, – содрогнувшись, вполголоса проговорил Страхов.

– Это жизнь, – спокойно сказал Ильинский, и влажные глаза его ярко заблестели.