Солнце, которое светит ночью

Рассказ Сергей Ивановича продлился почти три часа, так что выходя из дома Страхов уже опаздывал по всем делам, которые на сегодня запланировал. Он поспешно отправился к человеку, который проводил с Измайловым последние месяцы больше всего времени. Никита Атрищев работал монтажером в команде Измайлова. Это был некрасивый молодой человек с жиденькими тонкими волосами, большими ушами, прижатыми к вытянутой голове, и округлыми женскими формами. Работа давалась ему тяжело, и он часто пропускал бракованные по звуку и свету кадры и вырезал нужные фразы вместо ненужных. Он осознавал степень своей бесполезности и даже убыточности и сам не понимал, почему Измайлов его не уволил. Никита жил на проспекте Строителей напротив Соловьиной рощи в маленькой квартире, которую ему оставили погибшие в автокатастрофе отец с матерью.

Страхов приехал к дому и поднялся в квартиру. Заспанный Атрищев с фиолетовыми кругами под глазами открыл дверь и обомлел.

– Когда Вова последний раз у тебя был? – с порога начал Страхов.

– Кто? – с наигранным удивлением спросил Никита, и глаза его трусливо забегали.

– Вова, – сквозь зубы процедил Страхов, осматривая квартиру.

– А что? – язвительно пробормотал Никита, вальяжно запрокинув голову на бок и спрятав руки в карманы.

– Я знаю, чем вы тут занимаетесь, поэтому давай сократим время разговора, – сказал Страхов и впился взглядом в подергивающегося хозяина квартиры.

– И что? Ты же не мент, что ты сделаешь? – заголосил тот.

– Именно, я не мент. – начал Страхов, и зубы его запрыгали, – Поэтому могу сделать так, – с этими словами он снял с безымянного пальца правой руки серебряное кольцо, которое Наташа подарила ему на день рождения, и, сжав руку в кулак, с размаху ударил Никиту по лицу.

Раздался хруст, и в ту же секунду мягкое тело Никиты упало в стоящее позади него кресло. Женя встряхнул руку, вернул кольцо на палец и протянул пострадавшему застиранное полотенце, которое нашел лежащим на шкафу.

– Ты ненормальный, – крепко зажимая окровавленный нос, простонал Никита. – Был он у меня, но только две недели назад. Взял мдма и ушёл.

– Спасибо, – как ни в чем не бывало поблагодарил Страхов и собирался уже уходить, когда Никита, остановив кровь, встал с кресла, подошел к нему и обеспокоенно спросил:

– А что случилось?

– Он пропал две недели назад. Так что готовься к приходу ментов сюда, – оглядываясь по сторонам, произнес Женя. – Приберись хотя бы.

Никита подскочил с места и стал виться вокруг Страхова, что-то невнятно бормоча.

– Слушай, – слащаво простонал он, – давай ты не будешь говорить ментам, что это именно я ему таблетки дал, а я тебе скажу с кем он уехал тогда?

Страхов мгновенно вспыхнул. От вида играющих на лице Жени желваках и вздувшейся вене на лбу Никита вздрогнул, но собрался и с последним представлением о собственном достоинстве напыщенно и надменно заговорил:

– Это были Краснодарские ребята, у них там на море тусовка. Они сначала были просветленными, а потом совсем с катушек съехали. Глотают столько таблеток, сколько мне и не снилось. Типа себя познают.

– Где их найти?

– Юра его зовут, у него дом в Лермонтово где-то, они все у него тусят. Сюда приезжали по каким-то делам, я уже не помню, – он одним глазом посмотрел на Страхова, и убедившись в его лояльности, продолжил, – Я достану номер и адрес, если мы договорились.

– Договорились, – сдавленно прошипел Страхов и вышел из дома.

Страхов был обеспокоен происходящими вокруг него событиями. Всё, казалось, не только не разрешается, но стремительно ухудшается, так что он не может помочь ничем, и вынужден лишь наблюдать, словно беспомощное существо. От этого тревожного чувства пробудились другие похожие опасения, и мысль его перетекла от собственной жизни к жизни новых приятелей его друга, а через них и к жизни общественной.

Он окинул взглядом улицу и подумал о том, что занимает умы людей. Одни полагаются только на себя, другие, фанатично верующие и практикующие йогу, свободно подменяют одни понятия другими, не замечая, как хитрый ум выносит выгоду из мнимой преданности. Мода на осознанность сделала веру изысканным прикрытием для эгоизма и гордыни. В сущности все осталось по прежнему, только терминов больше.

Страхов пытался уловить и выразить что-то, что, как ему казалось, было больше, чем он сам, но эта мысль ускользала каждый раз, когда он почти до нее дотягивался. Беспокойство его росло вместе с головной болью. Он старался сформировать собственную позицию и в двух словах выразить весь принцип жизни, который должно было выразить, опираясь только на разум. Ему казалось, что эта мысль будет такая простая и понятная, что все, услышав ее, оставили бы свои споры и зажили бы новой жизнью, ясною и легкою.

Страхов набрал номер матери Измайлова, чтобы сообщить ей новости и успокоить.

– Анна Владимировна, здравствуйте! – бодрым голосом произнес он, когда она ответила на звонок.

– Здравствуй, Женечка. Есть какие-то новости?– спросила она, и голос ее сорвался на визг.