Солнце красно поутру...

Пики огромных елей упираются в небо, тайга безмолвна. Лишь эхо от крика глухими отголосками летит по долине реки, перекликаясь, плутает по горам и замирает. Мусия поднимает руки и сначала медленно, затем быстрее начинает ходить вокруг костра, что-то нашептывая, приговаривая. Шире круг, снег клубами летит из-под ног. Колоколом вздулась малица, разметнулись седые косички. На ходу Мусия выхватывает из-за пазухи еще один ошейник с погремушками. Звон бубна, крики, улюлюканье переносят меня в те далекие времена, когда вот так же бесновались у костров шаманы, заклиная невзгоды, призывая на помощь духов. Растревоженные собаки вскакивают, снуют с места на место, скулят. Шаман подбегает к рослому псу, ловко хватает за загривок. В руке Мусии блеснул кривой нож!

— Бог жертву просит! Жертву… жертву… жертву…

Ночной лес страшными звуками отдает слова: «Тву, тву, тву».

Собака визжит, неистово рвется. Но Мусия силен, вскидывает ее над головой, ударяет ножом.

— Мусия! — в ужасе кричу я. — С ума спятил!

Но собака падает в снег невредимой. Шаман снова кружится, снова размахивает руками.

Снег вокруг костра сбит до земли, головешки, разбросанные ногами, шипят и гаснут. Шаман, бросив бубен, в изнеможении валится на хвою. Немного отдышавшись, говорит, будто слышал доброго духа. Много хороших слов он сказал. Хорошую охоту обещал, соболя обещал…

Благодарю Мусия за редкий концерт, говорю, что он как взаправдашний шаман. Охотник согласно кивает головой и неожиданно добавляет:

— Последний шаман…

После ужина ломаем лапник, сооружаем у костра постели. На морозе спит Мусия, как белый медведь на льдине. Деревья стреляют от стужи, а ему хоть бы что! Спина закуржавела, от лица, запрятанного в затянутый капюшон малицы, валит пар.

Я не могу уснуть. Часто греюсь чаем, подкладываю дрова в костер. И лишь днем в дороге, когда снова, покачиваясь, мчатся нарты, временами смыкаю глаза.

НА «РАССОЛАХ»

Мы шли по дальнему таежному маршруту. Через каждые пять-шесть километров останавливались, рыли неглубокие шурфы и брали образцы грунта.

И в этом месте хотели взять пробу, но неожиданно из тальниковых зарослей на середину быстрой горной речки ошалело выбежал лось. Постоял, загнанно раздувая ноздри, и тяжело побрел по реке, то и дело макая морду в воду и громко фыркая. Над ним звенящей тучей кружились оводы и слепни. Лось, отбиваясь от насекомых, взбрыкивал то одной, то другой задней ногой, запрокидывал на спину голову и вдруг, как подстегнутый, снова сорвался в карьер. Он так и не заметил нас, неподвижно стоящих на берегу, доскакал до бочага и шумно грохнулся в него, оставив на поверхности одну голову с корнистыми развилками рогов.

— Ай, как худо, ай, как тяжело сохатому! — сказал Мусия и так скривил лицо, точно не лося, а его донимал овод. — Пойдем, однако, пусть отдыхает…

Мы углубились в тайгу, обошли стороной измученное животное и опять вышли на берег. Река в этом месте была шире и мельче. Там и тут в русле лежали глыбистые, обкатанные, с баню величиной, валуны.

— Здесь сохатые лечатся, не надо им мешать. Надо быстро ходить отсюда, — опять заторопил Мусия, оглядываясь.

— Как лечатся?

— А так — нос полощут, купаются.

И старый охотник, работавший в летние месяцы у геологов проводником, стал рассказывать.

В жаркую пору лосей немилосердно одолевают оводы. Они и не только кусают их, а еще, что гораздо страшнее, откладывают в широкие, доступные для насекомых полости ноздрей яички, из которых впоследствии выходят личинки. Эти личинки мало того что сосут кровь — вырастая, забивают ноздри, и лосю становится трудно дышать.

Конечно, «прополаскивание» ноздрей вот таким путем, как это делал шедший по реке лось, приносит животным какое-то облегчение, но не избавляет от паразитов. А избавляются они так. Есть в тайге какие-то особые застарелые ямы с плесневелой, как бы щелочной водой. Уровень в них поддерживается слабыми родниками, которые, наверное, содержат минеральные соли, убивающие личинок овода. Еще дома, в поселке, Мусия рассказывал, что к этим ямам с целительной водой, к «рассолам», как он их называл, проложены настоящие лосиные дороги, что лоси приходят к ним издалека и собирается их у ям иногда до полутора десятков и больше.

Я напомнил об этом Мусии и попросил показать один из таких «рассолов».

Он находился в излучине реки. Обыкновенная яма с мутной, белесоватой, будто разбавленной известью водой. Когда-то с весны, видно, по берегам ее росла буйная осока, но теперь она была вся вытоптана копытами. И вообще все напоминало так хорошо знакомый водопой для скота: кругом следы, вырытая земля, лежки, обшарпанные деревья.