Солнце красно поутру...

— Понимаешь, все думаю о Елькине. Вот никак не укладывается у меня в голове эта благость в природе, эта ее музыка — и разбой. Ну неуж в Елькине нет ничего такого, от чего бы екнуло, затосковало сердце? А, наверно, ведь нет. Лес для него — все равно что открытый чужой амбар — заходи, бери сколько хочешь. И никто его не тревожит. Он даже при нас вон как орудует! Разве это порядок, когда по тайге преспокойно разгуливают такие ворюги?

— Непорядок. А что, по-вашему, делать, как оградить леса от браконьеров? Сами же говорите, что в ведении одного инспектора тысячи гектаров угодий.

— Что делать? Скажу. Как сам соображаю, конечно. Правильно, одним егерям да инспекторам тут не справиться. Надо контролировать леса охотникам-любителям. Пошире, побольше, чем сейчас это делается. Поехали мы, к примеру, сюда, а нам бы поручили посмотреть заодно, как здесь, на озере, все ли ладно? Ну и права соответственно дали бы. Хоть как дружинникам, что ли. В другом месте — другие охотники. И так везде. Понял?

Едва дед умолк, как из леса показался Елькин. Сапоги, брюки, телогрейка его были вымазаны глиной. Он подошел к нам, бросил на землю тяжелый, пропитавшийся кровью вещмешок и, облегченно выгнув спину, откровенно поведал:

— Барсучишек поковырял малость. Полно их тута! Штука эта наживная — сало все труды оправдает. Посчитай: топленое барсучье сало по базарной цене — двадцать рублей пол-литра. И с иного поросюги этих поллитровок пять-шесть натопишь. И мясо к тому же. Беркулезники его с руками оторвут…

Елькин заговорщически подмигнул деду:

— Еще две семьи на примете есть, могу в пайщики взять…

Дед побагровел. Схватил браконьера за плечи и принялся трясти его с такой силой, что казалось, у него вот-вот отвалится голова.

— Я тебе дам са-ало! Я тебе пок-кажу п-пай! — заикаясь от негодования, приговаривал дед.

Я подбежал к ним.

— Оставьте его!

Елькин не защищался, не вырывался. Ноги его вихлялись, как у пьяного. Евсей Васильевич с омерзением швырнул браконьера в сторону. Тот растянулся на траве.

— За что, за что убиваете! Вас за ето всех пересадят! Бандиты-ы…

— А ну, встань! — приказал дед. — Документы у тебя есть?

Такого вопроса Елькин не ожидал. Встал, затравленно оглянулся. На худых его скулах заиграли желваки, шрам на переносице побледнел.

— Какие ж у меня документы? Живу в лесу, кому они здесь нужны?

— Нам, — твердо сказал Евсей Васильевич.

— А кто вы такие, чтоб документы мои проверять, а? Кто вы такие, спрашиваю?

Но когда подошел Сунай и мы втроем, обступив браконьера, повторили требование, он присмирел.

— Сами посудите, на кой они мне, в лесу-то? Ни в жисть никто не спрашивал.

Елькин понял, что если уж у него потребовали документы, то дело всерьез пахнет ответом, и принялся путано объяснять, какой он есть мирный и невредный человек.

Мы ему поверили только в одном — документов у него с собой действительно не было.

Когда весь запас красноречия был исчерпан и не достиг цели, Елькин решительно изменил курс. Приблизившись к Евсею Васильевичу, он с укоризной произнес:

— Зря вы на меня нападаете! Я ведь простой, не жадный… И с мясом, и с рыбой будете. Но… — он воровато оглянулся, совсем побелевший шрам выдавал его волнение, — но… чтобы все было шито-крыто…

Мы подавленно молчали. Это было настолько нагло, что ни Евсей Васильевич, ни Сунай, ни я не нашлись сразу, что ответить. Елькин выжидающе смотрел на нас.

И тут произошло неожиданное: Сунай вдруг сделал жадные глаза и, шагнув к Елькину, горячо спросил:

— А хватит всем?

Елькин облегченно вздохнул, криво усмехнулся:

— Давно бы так. А то — ух, разошлись! Айда!

Он бойко зашагал в ельник. В густяке под шатровым свесом ветвей долго разбирал старые сучья и наконец извлек из ямы два пузатых бидона.

— Сало барсучье. Один вам, другой — мне… Идет?

— Идет, — мрачновато согласился Сунай. Он дернул Елькина за рукав, опять жадно прищурил глаза:

— И все, что ли?

— Пошто все? Рыбы дам. Вяленой вам или соленой?

— Всякой давай.

Елькин совсем успокоился и панибратски повторил:

— Давно бы так. С добрыми-то людьми завсегда можно сговориться…

О мясе мы уже знали, а потому не настаивали на своем «пае». Заручившись обещанием Елькина получить бочку соленых и мешок вяленых карасей и узнав, где это добро находится, мы пошли к избушке.

Евсей Васильевич сразу понял хитринку Суная, однако не мог смотреть ни на меня, ни на него. Неловко было и нам перед этим старым человеком, прямым, правдивым, не умеющим вести себя иначе. Не вынес Евсей Васильевич такой игры, отвернулся, давай рассматривать колеса у телеги…

Все вроде складывалось хорошо. Елькин соглашался на все условия, но как раз эта его податливость настораживала: не такой он простак. Надо ожидать, что при удобном случае не преминет удрать.

Об этом мы подумали и постарались закрепить наши «пайские» отношения — договорились, что завтра с утра пойдем вместе рыть барсучьи норы.

— Ладно, ладно, — не возражал Елькин. — Вот у меня и каелка запасная есть, и лопата. Все не одному спину гнуть, раз на паи работаем…