Солнце на антресолях

– Просто… она меня не отпустила, – объяснил мне папа, как маленький мальчик. Как сказал бы Джонни или даже Глебушка, жалобно и серьезно. – Не отпустила, понимаешь? А ты не поднимаешь трубку. А Вася в больнице. И она мне сказала, что ты теперь все знаешь.

– Да, папа, я все знаю.

– И?.. – Папа спросил с совершенно непонятной мне надеждой.

Я смотрела на папу, он – на меня.

– И что? – повторил папа.

– Ничего.

– У тебя есть отец… – то ли спросил, то ли утвердительно сказал папа.

– У меня есть отец. У отца есть йети. Я в йети не верю. Всё?

– Нет… Подожди… Ты все время шутишь…

– Так же, как и ты, пап.

– Ты… Ты не понимаешь…

Мое лицо. Только постаревшее. С чуть-чуть нерусскими глазами. Самую малость нерусскими. Капля мордвы, две капли ираноязычных племен Кавказа, полкапли поляков. Глаза, привыкшие врать. У меня точно такие же глаза. И я тоже умею врать. Потому что не знаю правды. Возможно, пойду ее искать, так же, как искал папа. Папа – не нашел. Я – попробую.

– Когда пойму, я позвоню тебе.

– То есть…

– То есть позвоню, пап.

Папа пошел обратно к машине, чуть сутулясь, упрямо не застегивая куртку, не оборачиваясь. И правильно. Я бы тоже не обернулась. Тем более что оборачиваться надо очень далеко – в то далекое лето, когда началась моя жизнь на этой земле. Ведь она началась в тот самый момент, когда мама села в автобус и увидела симпатичного, ясноглазого, с взъерошенными волосами… Таким он ей показался…

Дверь в подъезд открыл мне Саша, как будто стоял под дверью. Я даже не удивилась такому волшебству. Таинственные незримые нити, и мы по ним ходим, делая друг другу больно, притягивая друг друга, запутываясь, неожиданно разрывая эти нити…

– Привет! – сказал Саша.

Я пожала плечами – недавно здоровались и прощались.

– Не спится после дежурства? – спросила я и теперь уже точно увидела за только что посаженными в мерзлую землю чахлыми туями пошатывающуюся от собственного несовершенства фигуру.

Я не стала звать Мошкина подойти поближе. Всем и так было плохо: и ему самому, и папе, который издали наблюдал – дошел до машины обратно, но не сел в нее – за моим разговором с Сашей.

– Нет. – Саша поднял воротник. – Это твой отец? – Он кивнул на папу.

– Похож?

– Очень.

– Бывший.

– В смысле? – Саша от неожиданности даже закашлялся. – То есть как?

– Бывший. Ненавижу его.

Мошкин, видя, что я задержалась с Сашей, стал потихоньку выдвигаться из-за дерева. Я знала, что на это уйдет вся его решимость. И он будет страдать издалека. И все равно ему придется пройти этот путь. Придется отвыкать от того, что рядом, пусть и на шаг впереди от него, всегда была я. С пятого класса, с тех пор как Мошкин перестал играть в машинки и, оглянувшись, увидел, что мир прекрасен, потому что в нем есть я. Он мне об этом никогда не говорил, потому что не умеет разговаривать.

Я снова взглянула на Сашу. На улице у него мгновенно проступил румянец. Приятное свойство… Наверно, вот так же, как сейчас мне от Саши, маме не хотелось когда-то отходить от Сережи Веленина, а хотелось только смотреть в его глаза, слушать его и даже рассказать о своем самом сокровенном… Я с подозрением взглянула на Сашу. Никто мне не обещал, что он лучше моего папы. Нет. Я не поддамся. А румянец так быстро проступает у людей с крепким здоровьем или у психов.

Я все-таки оглянулась на папу. Видя это, он тут же рванулся ко мне – так, как мог мой папа себе позволить рвануться. Сохраняя собственное достоинство и одновременно пытаясь успеть, пока я не скрылась в подъезде. Я бы и скрылась, но наперерез мне неслась, почему-то сильно прихрамывая, Нелли Егоровна с Алисонькой на руках, совершенно голой и несчастной – на ней не было ни куртки, ни шапки, ни ботинок. А впереди мчался грязный, мокрый, довольный всем Веня и громко тявкал.

– Она!!! – крикнула Нелли Егоровна и ткнула в меня пальцем, промазала и попала с лету в Сашу, но даже не заметила этого. – Она! Все из-за нее! Веня!.. Ну подожди же ты!.. Проклятый… Я ведь тебя поймаю и… и… выброшу… – тяжело дыша и все так же прихрамывая, она шла за Веней, проваливаясь пухлыми золотистыми сапогами в тяжелый, грязный, нечищеный снег.

Саша засмеялся, папа, опять отступивший назад, лишь ошарашенно развел руками. Я видела, как приоткрылась задняя дверь машины и крокодилья морда подергала папу за полу расстегнутой куртки.

Я могла бы подойти к папе и сказать: «Я тебя люблю, ты же знаешь. И никуда от этого ни мне, ни тебе не деться».

Но я не подошла.

Я могла бы сказать Саше:

– Я чувствую, что это навсегда или, по крайней мере, очень надолго. Ты – то, что надо.

Но я не сказала.

Я могла бы позвать Мошкина и хотя бы поцеловать его на прощание в щеку. Ведь больше у него такого случая не будет.

Но я не позвала Лешу, пожалела.

Я хлопнула три раза подряд в ладоши, как всегда делала, чуть присела, и счастливый Веня с размаху прыгнул мне в руки.

– Выбрасывать? – спросила я Нелли Егоровну, раскачивая изо всех сил Веню и кивая в сторону помойки.

– А-а-а… – завыла несчастная хозяйка мосек и, выпустив на грязный снег Алисоньку, пошла на меня, широко расставив руки. – Золото мое…