Солнце на дороге

— Инородец… — услышал Антошин из толпы мужской голос. Сказано было не пренебрежительно, а скорей с уважением. — Инородец… Слов наших не ведает, немой человек. Не много совсем сказать смог.

— Зато кланяется. Уважает, значит! — улыбнулась женщина.

Антошин снова поклонился.

Толпа сняла шапки и опустила головы.

Тогда Антошин ударил поклон опять.

И толпа…

Это могло бы продолжаться вечно, но Стан мягко взял Антошина за локоть и увлек в дом.

Старик предложил:

— Присядем перед дорожкой.

Антошин и Малко послушно присели. Минуту, пожалуй, сидели молча.

И вдруг Стан начал говорить, сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей:

— «Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дальние места, по утренним и вечерним зо́рям; умываюсь ледяною росою, утираюсь, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами…»

Малко старательно повторял за Станом:

— «Еду я из поля в поле…»

Антошин попытался было тоже повторить, но не вышло: не успевал он за словами старика.

Слова эти были красивые, явно важные и значительные, хотя и странные, конечно.

— «Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил; породила тебя мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки…»

Антошин усмехнулся про себя: «Бабы-самокрутки… Это еще что такое? Что за пошлость такая среди красивых, волшебных слов?»

А слова кружили по избе. Казалось, они падают и вновь взлетают, падают — и взлетают… Но не растворяются в воздухе, как иные слова — незначительные, а парят, будто птицы.

И даже чернокрылый Вук сидел молча, словно вслушиваясь в то, что говорит его хозяин.

— «Одолень-трава! Одолей ты злых людей, лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили, отгони ты чародея, ябедника. Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Иду я с тобою, одолень-трава, к окияну-морю, к острову Буяну. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретиво́го сердца во всем пути, во всей дороженьке».

Закончив говорить, Стан и Малко опять замолчали, но оставались сидеть.

Посидели молча, слушая тишину, вслушиваясь в себя, и только после этого поднялись.

Малко поклонился на четыре угла избы. Может, с домом так прощался, а возможно, просил у дома помощи в дороге. У кого еще и просить-то помощи, отправляясь в путь, как не у дома? Пусть чужая изба, не родная, но ведь, как никто, людей знает, понимает и охраняет. И тепло хранит человеческое.

Антошин встал и тоже поклонился на четыре угла. На всякий случай.

Когда подходили к лесу, Антошин оглянулся.

Вся деревня смотрела им вслед. Впереди стоял Стан с Вуком на плече, словно полководец небольшого войска.

Увидев, что инородец обернулся, все начали махать Антошину руками, а Вук — крыльями.

Антошин и Малко поклонились людям и вошли в лес.

«Странное дело, — думал Антошин. — Меня никогда никто так не провожал. Сколько раз я уходил на войну или просто на опасное задание… В лучшем случае — чокнуться, выпить, какие-то слова обязательные, ничего не значащие, услышать. Но это в лучшем случае, а так… Почему-то кажется, что после подобных проводов идти легче. Странно. Что-то, видимо, эти люди знают, о чем мы, их умные, продвинутые потомки, позабыли…»

Антошин тронул Малко за плечо:

— Слушай, а я вот не понял: что вы, ну, со Станом, говорили про каких-то баб-самокруток? Что это значит?

Малко, погруженный в свои мысли, ответил лениво:

— Это те, кто замуж вышел без благословения родителей. Сами накрутили, в общем, потому и самокрутки…

«Женщины-самокрутки… Сами накрутили! — усмехнулся про себя Антошин. — И тут все не просто так, и тут — логика. Удивительные все-таки у меня были предки».

2

Все шло как-то подозрительно правильно. Днем двигались, ночью спали. Приключений не происходило никаких, и это, конечно, настораживало.

Антошин знал твердо: когда жизнь идет спокойно — это верный признак того, что она готовится к прыжку. Причем наверняка очень неприятному.

Немного смущало полковника, что Малко хоть и шел уверенно, однако не очень хорошо представлял, где конкретно находится море-океан. Но Антошин решил, что Малко, видимо, поступает так, как учил Боровой, — меньше слушает себя и больше — дорогу. Шагает по ней. Вот и всё.

Дорога умней человека. Важная, конечно, премудрость, в жизни пригодится.

Однако…

Если, как сказал Стан, даже боги ошибаются, то дорога тем более имеет право на ошибку.

В тот вечер ничто не предвещало неприятностей. Да и вообще, у неприятностей, в сущности, есть только один предвестник — спокойствие.

Малко шел впереди, но вдруг резко остановился, принюхиваясь, словно дикий зверь.

Антошин тоже понюхал воздух. Запахов было множество, однако ничего подозрительного полковник не учуял.

Малко поднял руку, показывая, что дальше идти нельзя.

Антошин осторожно подошел к Малко, отодвинул ветки, заглянул туда, куда показывал парень.

На поляне у костра сидел человек с повязкой на глазах. Он зевнул, обнажив почти беззубый рот. На шее у человека болталось ожерелье из волчьих клыков.

Так и есть! Он! Как его зовут-то? Тутай вроде. Тот самый, кого полковник ослепил огнем.