Солнце на моих ногах

– Я не шучу. Это нехорошо.

– Это нехорошо.

– Перестань…

– Перестань…

– Перестань, я тебе сказала!

– Перестань, я тебе сказала!

Как только Большая ушла на своих заплетающихся ногах, она выносит пустые бутылки в контейнер для стекла.

Вернувшись в свою каморку, скрещивает пальцы, чтобы этой ночью никто не позвонил в «Скорую помощь».

Через неделю их наконец нашли. Людей было много, все в темно-синей форме и высоких ботинках с серебристыми пряжками. Их вывели через заднюю дверь дома; Маленькая едва успела схватить своего кролика.

В полицейской машине пахло антисептиком, из портативного радио звучала бодрая музыка; их пристегнули ремнями. Большая плохо себе вела, визжала, будто ее режут, но Маленькая была спокойна: она ничего не понимала.

Их отвели в какой-то кабинет. Задавали вопросы. Отвечала только Большая.

Маленькая уже не знала, что рассказывать, но дама, которая с ними разговаривала, часто качала головой и вроде как улыбалась, хотя не очень похоже. Потом их перевели в дом к другим детям, которые странно выглядели – особенно тот мальчуган, у которого по бокам болтались совсем крошечные ручонки, Алек Келански. Они его боялись.

В приемнике-распределителе дети появлялись, исчезали, появлялись, исчезали, только Келански постоянно там оставался, вплоть до ухода Маленькой – впрочем, наверняка и после этого.

Сразу по прибытии их окрестили Дочерьми Покойницы. Но в лицо так не называли, нет – по правде сказать, все их немного побаивались, даже Малорукий. Маленькая долго не могла понять, почему они стали для всех Дочерьми Покойницы: ведь у большинства остальных матери тоже умерли, но про них ничего такого не говорили.

При встречах с журналистами она уловила нюанс.

Есть покойницы и Покойница.

Обследовав тело их матери, доктора заключили: разрыв аневризмы. Аневризма, врожденный дефект. «Врожденный» – это наводит на мысли.

Может, тоже в свой черед: фьюить!

Но чем же они питались все эти восемь дней? Такие крошки! Конфетами, печеньем, настоящая оргия сладостей, передозировка Е 123, Е 101, Е 142, Е 127. Господи, как такое возможно? Как, можешь мне сказать? Ну, соседи по дому в конце концов забеспокоились – запах, понимаешь ли, запах… В школе Большой – ничего. В детском садике Маленькой – тоже ничего. Оттуда звонили, но им никто не ответил, тем все и закончилось. А как же родственники? Совсем никого? Можно ли молодой женщине с двумя малышками быть до такой степени одинокой? Это большой город, бедная моя подружка. Тут в конечном счете все одиноки, все втиснуты в свои кубики. Мы тоже, Морисетта, сдохнем в одиночестве. А когда слишком развоняемся, нас наверняка найдут. Не плачь, милая: если ты помрешь раньше меня, я их предупрежу.

Вот о чем болтали старушки в автобусе в том году, в мае, в чудесном месяце мае. Большая / Маленькая: они были всего лишь досадным случаем из колонки происшествий.

И восемнадцать лет спустя еще находятся люди, желающие поговорить об этом.

Сегодня утром ей пришел по почте рекламный ежедневник. В обложке из черного кожзаменителя, на каждой странице золотая каемка. Откуда он взялся? Тайна. На конверте только логотип в виде спирали. Может, «Экстратест»?

На первой странице «личные данные». Она берет ручку. Фамилия. Имя. Дата рождения. Профессия. Телефон: домашний, рабочий. Группа крови. Кого предупредить при несчастном случае.

Она улыбается про себя – наверняка «Экстратест»!

Но вдруг страницы зашевелились из-за сквозняка, и ежедневник сам собой, словно заколдованный, открылся на дате 14 мая, вторник.

Она выбрасывает его в мусорное ведро.

Завязывает пластиковый мешок двойным узлом.

В дверь стучат.

– Это воооолк! Ты тут?

Бога ради, только не сегодня.

Сегодня она хотела бы, чтобы у их матери вообще никогда не было живота.

– С днем рождения!

Улыбка на губах старшей сестры болтается, как мертвец на виселице, и свидетельствует об очередной дурацкой идее. Большая размахивает каким-то громоздким кубическим предметом, накрытым куском черной ткани.

– Ладно, могу я войти?!

Маленькая отодвигается. Большая входит, закрывает за собой дверь, ставит куб на стол, но не снимает с него черное покрывало, явно стараясь продлить томительное ожидание. Уже это дурно попахивает. Впрочем, и сама кубическая штуковина тоже дурно пахнет, вполне конкретно.

Маленькая смотрит на куб, потом на свою сестру, потом на куб, потом на сестру.

Потом на куб.

– Сегодня ровно восемнадцать лет, старушка! Это надо отпраздновать. Мы с тобой теперь обе совершеннолетние! Давай, одевайся.

Только не сегодня. Пожалуйста. Не сегодня. Большая всегда ведет себя так, будто они родились близнецами, 14 мая, того 14 мая, словно Мама никогда не существовала, словно вонючая комната не никогда существовала, словно они были результатом какого-то клинического эксперимента – Лоурел и Харди[8], зачатые в пробирке.

– Но… разве ты не работаешь?

– Сокращение рабочего времени, сестренка. У нас вся ночь свободна. Мне так перепихнуться охота, просто жуть. Не знаю, в чем дело, полнолуние или что там еще, но клянусь тебе: я прямо как скороварка, взорваться готова. Давай, живо одевайся!