Солнце сияло

Мужчины в такой ситуации, как правило, напиваются. Искушение поступить истинно по-мужски было почти непреодолимо. Я ухватился за "почти". И пришел ночевать к Николаю без бутылки. Николай достал из своих запасов - я отказался, и два часа у него на кухне мы пили чай. И за два эти часа я ему не сказал ни слова о Тине. О чем я говорил - это о Праге. О Праге, о Праге, о Праге. И если проговорился о том, что у меня произошло, то рассказывая о Праге: в какой-то момент я сказал, что, имейся возможность, я бы уехал туда и не вернулся. Впрочем, истинный смысл моих слов остался Николаю, разумеется, недоступен.

Мы прожили с Тиной под одной крышей еще целый месяц, до конца мая. У мальчика заканчивался первый класс, и переводить его под занавес учебного года в другую школу было бы слишком жестоко. За этот месяц мы пересекались с Тиной раз пять. Я занимался роликом: оцифровка, монтаж, озвучка - все, почти без исключения, опять ночами, и приходил домой отсыпаться, когда он был уже пуст.

Но успешно проскальзывать мимо друг друга из раза в раз, - это не удавалось. А может быть, Тина специально подгадывала, чтобы нам встретиться, потому что у нас непременно выходил разговор, которого я по своей инициативе ни за что бы не завел. Лично мне все было ясно. Я для себя все решил.

- Саня, ты сошел с ума! Неужели ты можешь ревновать жену к бабе? говорила Тина, шатаясь за мной по квартире, куда бы я ни пошел. - Это же уму непостижимо: женщину к женщине! В меня никто ничего не пихал, ты можешь понять?

Я молчал или отделывался от нее самыми общими фразами. У меня не было никакой охоты объясняться с ней.

- Слушай, в конце концов ты можешь даже иметь любовниц, - говорила она в другой раз. - Я тебе позволяю. Только нужно, чтобы не с двумя-тремя одновременно. С одной. Чтобы хоть какая-то гарантия от венерических заболеваний. Ты видишь мою широту? Где ты еще найдешь такую женщину?

Надо быть откровенным: она меня восхищала изобретательной продуманностью своих убеждений. Я даже любовался ею - как она это делает.

Если, однако, быть откровенным в полной мере, следует сказать, что я испытывал и облегчение от того, что произошло. Потому что, не желая признаваться в том самому себе, я уже давно мечтал о свободе от Тины. Наши музейные походы доконали меня, высокое искусство стояло у меня в горле, мое естество просило простых и грубых развлечений.

Одним словом, я и сам хотел развязаться с нею. И сцена, случайным свидетелем которой мне довелось сделаться, оказалась лишь толчком, чтобы тайное желание превратилось в осознанное.

В последних числах мая я стал свободен. Школьный год закончился, и Тина с сыном перебрались к ее родителям.

Только вот, выяснилось, незадолго до моего отъезда в Прагу она забеременела. И делать аборт, полагая это вредным для женского организма, не собиралась. К Новому году я должен был стать отцом.

* * *

На въезде в Измайловский парк мне показалось, что нужно подкачать заднюю камеру. Я докатил до ответвления дороги, свернул туда и, затормозив, слез с велосипеда. Открепил от рамы насос и, присев на корточки, навинтил шланг на резьбу ниппеля.

Не успевшая войти в силу и потемнеть, еще продолжающая расти июньская листва нежно лопотала над головой, отзываясь на едва ощутимые движения воздуха, солнечная ячея на земле трепетала и двигалась, будто пытаясь поймать в свою сеть какую-то невидимую глазом добычу.

- Кого вижу! - услышал я голос у себя за спиной.

Я прекратил накачивать камеру, разогнулся и посмотрел назад.

Это был Леня Финько. Только почему-то он стал необыкновенно высок и смотрел на меня прямо откуда-то из-под облаков.

- Привет, - удивленно проговорил я, окидывая его взглядом - и понимая, отчего он вдруг так увеличился ростом: Леня был на роликовых коньках.

- А я и не знал, что ты любитель велосипеда, - сказал Леня.

- А я - что ты роликов, - сказал я.

- Да я тоже не знал. Вот узнал.

- Недавно катаешься? - догадался я.

- Три дня. - Леня показал три пальца. - Как уволился. Утром встаю - чем заняться? Пошел в магазин. Купил, надел - и вот не слезаю.

- Подожди, подожди. - Главным в его словах было то, что он уволился, и столь краткое упоминание об этом событии никак не могло удовлетворить меня. - Как это уволился? Совсем? В никуда?

- Совсем. В никуда, - подтвердил Леня. - Вот на коньках катаюсь.

- Подожди, подожди, - снова осадил я его. Мы только что, можно сказать, те самые три дня назад, сдали с ним мой пражский ролик, облегченно переводили дух, обсуждали новый заказ. - Ты что же, так неожиданно?

Леня поднял бровь, покривил губы, поиграл в воздухе пальцами - будто бы эти движения придавали его словам особый смысл, который иначе был бы мной не понят.

- Заловили меня. Ну, стукнул кто-то. О наших с тобой левых делах. Фамусов твой в канализацию меня обещал спустить.

"Мой Фамусов" - это из Лениных уст звучало великолепно. Никогда прежде Леня не позволял себе называть его так, на мой манер. Всегда лишь по имени-отчеству и с подчеркнутой почтительностью. Уж чей-чей был Фамусов, так его.

- Прямо в канализацию? - ненужно переспросил я.