Солнце сияло

- Дайте мне денег - и я переверну мир, - все так же сидя с засунутыми в карманы джинсов руками и выпяченной грудью, мрачно откомментировал Бочаргин чье-то сообщение, что запись саунда последнего альбома "Ганз энд роузиз" стоила триста тысяч английских фунтов. - Попробовали бы они без денег пропереться. А нам приходится.

Я поднялся и направил свои стопы к выходу из комнаты. Надо сказать, меня жгло любопытство. В Клинцах и я сам, и все мои знакомые жили даже если и в тесноте, но в собственных домах, и хотя на примере квартиры Ульяна и Нины я и познакомился с коммуналкой, все же, по сути, это была уже бывшая коммуналка. А той знаменитой московской коммунальной квартиры из песни Высоцкого - на тридцать восемь комнаток всего одна уборная - я никогда не видел.

Выйдя из комнаты, я очутился в просторной, большой зале. Она находилась в центре квартиры, и из нее вели двери во все остальные комнаты. Висело два велосипеда на стене один над другим, так что верхний - совсем под потолком, стояла непонятного назначения, в каких у нас в Клинцах хранят зимой на морозе квашеную капусту, большая, потемневшая от времени кадушка, громоздились древние три или четыре гардероба, и еще сундуки, колченогие столы, стулья, ведра со швабрами, тазы...

Один из двух коридоров, ответвляющихся от залы, привел меня в темный тупик, мрак которого уверенно свидетельствовал об общественном назначении помещений, должных здесь находиться. В туалете чешуей щетинилась краска на стенах, был усыпан бородавками конденсата металлический сливной бачок, вознесенный над унитазом на двухметровую высоту. Два упитанных таракана с длинными самоуверенными усами, не боясь света, неторопливо совершали променад поперек одной из боковых стен, с очевидностью полагая эти пространства своей вотчиной, дарованной им Создателем для кормления.

Второй коридор вел на кухню. После влажных пещер туалета и ванной я увидел пещеру сухую. В этой сухой пещере с дочерна закопченным потолком около одной из двух газовых плит священнодействовала над чугунным котлом, гудевшим на красном огне, пожилая троглодитка в застиранном халате из байки. Услышав мои шаги, она обернулась, молча перетерла в сознании мое приветствие - и заорала:

- Нечего здесь! Вон отсюда! Жрете у Бочара водку и жрите, а сюда чтобы - ни!

Квартира и Бочаргин удивительно дополняли друг друга. Он был похож на нее, она на него.

- Поссал? - спросил меня, когда я вернулся в комнату, тот среднего возраста, что был бас-гитаристом и играл с Бочаргиным.

- И более того, - ответил я, не показывая вида, что внутри меня так всего и передернуло.

- Тогда давай покажи, что там у тебя в загашнике, - разрешающе сказал Бочаргин. Будто я и в самом деле просил, чтобы он послушал меня.

- Вот ту композицию, которую тогда, у себя, играл. Вот эту, воспроизвел Юра тему. Воспроизвел точно, нота в ноту, как на уроке сольфеджио. Музыкальная память у него была отменная.

У меня было такое сопротивление садиться за синтезатор Бочаргина, стоявший в дальнем углу и закрытый куском траурной черной материи, что я еле удержал себя от отказа. Я не отказался, потому что меня стали бы уламывать, меня уламывали бы - а я отказывался, и это выглядело бы так, будто я набиваю себе цену.

Но когда я подошел к синтезатору, снял с него покрывающий траур, увидел золотую латиницу, складывающуюся в волшебное слово "Emulator III", я физически ощутил, как внутри словно бы выстрелила пружина, метнула меня в воздух, и я поплыл-полетел по нему - как это бывает иногда во сне. Тысячу лет я уже не сидел за синтезатором. Тем более за таким. Вернее, за таким настоящим профессиональным синтезатором, на котором можно было сэмплировать хоть мычание коровы и стрекот кузнечика, - я вообще не сидел ни разу.

Уяснить, как он включается, как на нем ставится обычное звучание фоно, - на это ушло минуты полторы. Потом я прошелся по клавиатуре, пробуя ее упругость, приноравливаясь к ней, и с ходу въехал в ту самую композицию, о которой говорил Юра. Она отнюдь не принадлежала к тем, которыми я гордился, особо любил. Но мне было понятно, почему Юра попросил начать именно с нее. Я в ней порядком оттянулся, перемесив кучу стилей, как коктейль в миксере, возгнав их сначала в рвущую душу патетику, а затем над каждым безжалостно проиронизировав, вплоть до срывов в конкретную музыку и, судя по Юриным рассказам, такой микс был близок к тому, что делал сам Бочаргин. Конечно, играя вживую, без сэмплов, я не мог преуспеть в передаче конкретных звуков, но все же представление о них давало и фоно, а соль в конце концов была в ином.

Я играл, не думая ни о Бочаргине, напряженное лицо которого, когда уходил взглядом в левую часть клавиатуры, ловил периферическим зрением, ни о легендарном гитаристе с лицом-маской, оказавшемся наркоманом, я играл не для себя даже, я играл потому, что это был синтезатор. Такое мощное, убойное современнейшее орудие для извлечения звуков. Атомная бомба музыкальных инструментов.

- Хорош! - прорвавшись сквозь окружавшее меня облако атомного взрыва, донесся до моего слуха голос Бочаргина.