Солнце слепых

— Нет ничего презреннее, нежели мнение толпы, — убежденно заявил он, одобрительно кивая третьей бутылке отменного вина. (Такой же вот, — Федор указал на бутылку перед ним.)

— Да, вещь не постыдная становится постыдной, когда ее прославляет толпа, — согласился я.

— С вами мне нечего опасаться, вы не побежите в Коллегию. Должен вам признаться: я не верю в истинность законов Моисея.

— Тем не менее, мне как-то рукоплескала огромная толпа, — произнес я и понял, что передернул что-то в разговоре. Мне явно не хватало цепкости его ума. — Я имел в виду мое триумфальное возвращение в Лондон.

— Сочувствую вам, — ограничился Монтень скупым замечанием.

После этого на короткое время наш разговор неожиданно принял резкую форму — не из-за каких-то взаимных обид или недоразумений, а из-за разного понимания мира. Ведь когда твердая земля, нужны острые лопаты. Это случилось после очередного моего замечания, которому я не придал особого смысла:

— Мы все гости в этом мире, а ведем себя нагло, как невежественные хозяева, — сказал я. — Мы забыли, а может, и не думали никогда, что у мира хозяин уже есть.

— Он не хозяин, — заметил Монтень. — Он допустил к управлению хозяйством нас, людей.

— Он допустил непоправимую ошибку, — уперся я.

— Поправимую, — усмехнулся Монтень. — Мы же, люди, ее и исправляем.

— Как? Как мы можем исправить то, что не в наших силах?

— В силах человека все. Я убежден в этом. Надо только каждому из нас выбрать образец для подражания. И подражать ему. Тогда не надо будет исправлять ничего.

Мне с детства не нравилось, когда мне ставили в упрек (так мне казалось), что я подражаю кому-то.

— Не знаю, — возразил я, — я никому не подражаю, я подражаю лишь тому, что у меня в душе. Куда душа зовет меня, туда и направляюсь. Что она велит мне делать, то и делаю. И еще ни разу не ошибся ни в направлении, ни в деянии.

— Вы счастливец, в вашей душе Бог, — мне послышалась ирония в его словах.

— Нет, — резко сказал я.

— Знаете что? Хочу вас отвлечь одним замечанием. Как вы думаете, что такое диалог?

— Беседа на равных, как у нас с вами, разве нет?

— Я не о нашей беседе. Я вообще. Мне диалог напоминает два монолога глухих или умалишенных, а еще словесную дуэль, в которой чаще всего вылетает слово «нет». И если «да» — это нападение, то «нет» — скорее защита. Не станем нападать и защищаться. Давайте вложим шпаги в ножны и заключим перемирие.

— Не мир? — мне по-прежнему хотелось предложить что-то более существенное, чем сам Монтень.

— Хотя бы перемирие. Я просто хотел сказать вам о том, что если бы каждый из нас заходил в этот мир осторожно и осторожно шел по нему, боясь уронить статуи тех самых образцов для подражания, и не протягивал руки к тому, что «плохо» лежит, с миром ничего плохого не случилось бы. Когда я утверждаю, что диалог это два монолога глухих, я утверждаю только то, что мы глухи к голосу мира и слышим только самих себя.

«Чем больше скитаешься по свету, тем больше понимаешь, что занимаешься не тем», — подумал я тогда. После этого у нас разговор зашел об оружии, тонкий такой вопрос о том, какая нация предпочитает какой вид оружия и почему.

— Из всех видов оружия я лично предпочитаю меч, — сказал я. — Он будто сделан по моей руке. Не правда ли, есть что-то в том, что у римлян короткие мечи, у турок ятаганы, а у французских дворян шпаги? — вообще-то я и не думал сказать колкость, она выскочила сама собой.

— Вы не лишены наблюдательности, — сухо заметил Монтень. — Французские дворяне рождаются с жалом.

— И даже умирают, — мне, к сожалению, не удалось удержать насмешки.

— У англичан, слышал, еще есть и мушкеты, — довольно язвительно произнес француз.

— Это чтоб поставить в споре точку.

Да-да, именно после этого, обменявшись любезностями, мы поклонились друг другу и расстались до вечера. Странно, что нас сильно волновали такие пустяки. Особенно его…

Федор посмотрел на часы. Чем прелестней вечер, тем быстрее настает ночь. Время приближалось к полуночи.

— О, прошу прощения, — засобирался он. — О том, как проистекала наша встреча с Монтенем, я вам расскажу в следующий раз.

Все с сожалением вздохнули, но возражать не стали, завтра рано вставать. Борис с Ольгой ушли в свою комнату. Изабелла накинула пальто и вышла проводить Федора на улицу.

— Вы где? — послышалось сверху.

— Мы тут, мама! — отозвалась Изабелла.

Какой голос у нее, какой голос! Он весь как «Любовный напиток»!

— Далеко не ходи!

— Мы тут, мы никуда не пойдем, Агнесса Петровна! — крикнул Федор.

Он вдруг почувствовал, что и его голос тоже наполнен музыкой. Слышно было, как форточка закрылось. В окне погас свет, и золотистый снег стал серебристым.

— Феденька! — обратилась девушка к Дерейкину. Он вздрогнул. Сколько лет прошло уже, «Феденька»?

— Что, Изабелла?

— Пообещай мне, Феденька, ждать меня, ждать, несмотря ни на что!

— На что несмотря? — спросил Федор, улыбаясь ей в темноте. И такая была на сердце тревога!

Он приблизил к ее лицу свое. Изабелла глядела на него с любовью. Восхищение переполнило его грудь. Он так и не решился поцеловать ее.