Солнце слепых

Прошло уже много дней, Федор потерял им счет, как ледяным ступеням, а следователь каждый раз задавал одни и те же вопросы, в разной последовательности, с разными акцентами, очевидно ловя его на несуразностях или противоречиях. Хотя один раз Федору показалось, что он просто тянет время, клинчует. Федор старался говорить одно и то же.

— Как вам, Дерейкин, вот это: «…упомянутый выше Дрейк, он же Дерейкин, замечен был в рассказах о его якобы имевших место путешествиях в страны латинского региона в составе и даже предводителем банды пиратов…»

— О якобы имевших место путешествиях? — Федор подчеркнул «якобы».

Гвоздев уловил новый оттенок в показаниях, у него даже блеснули глаза, но он не стал углублять тему латинского региона.

— Хорошо, а как вы прокомментируете вот эту запись? «Упомянутый Дрейк, он же Дерейкин, демонстрировал собравшимся шарф, якобы подаренный ему империалистической королевой Великобритании, шитый золотом».

— Опять якобы подаренный? Выходит, не подаренный.

— Ну, а как вы относитесь к буржуазной социологии?

— Социологией не интересуюсь. Меня больше занимают машины и механизмы. Там социология не нужна. Там все железно.

— А говорите, не интересуетесь, — сказал Гвоздев. — Рассуждаете, как типичный буржуазный социолог. Винтик к винтику может быть как раз только в социальном механизме. Ну да ладно, отнесем это на счет вашего незаконченного высшего образования. Можете продолжать брать свои производные, они никак не скажутся на рабоче-крестьянском единстве нашего народа. Оно неизменно и постоянно… Хорошо, а что вы знаете о Сильве? — вдруг спросил он.

— О ком? — удивился Дерейкин. Этого вопроса следователь не задавал еще ни разу.

— О Сильве, — повторил следователь, испытующе глядя ему в глаза.

— Это оперетта такая? Ничего не знаю. Не люблю оперетту.

— Челышева знаете?

— Челышева — знаю.

— А говорите, не знаете.

— Ну почему же не знаю? Знаю!

— Прекрасно, так и запишем. Знает. Челышева (Сильву) зна-ает.

— Про Сильву первый раз слышу.

— Это неважно, — отмахнулся следователь. — Выходит, знаете и семью Челышевых?..

— Конечно, знаю, — с недоумением ответил Федор.

— И дома у них бывали?

— Бывал.

— Портреты на стенах видели?

— Какие портреты? А, предков их, видел.

— Значит, были портреты? Сколько?

— Три или четыре, не помню.

— Три или четыре, прекрасно. Че-ты-ре… Что ж, портреты были — да сплыли, — нараспев протянул следователь, любуясь записью. — Что ж, благодарю вас за исполненный гражданский долг. Вы помогли следствию. Это вы отправили «Хряща» туда? — Гвоздев ткнул пальцем в потолок.

— Хряща? — Дерейкин посмотрел на потолок. Удивительно, потолка словно и не было. Над головой бледнел только круг света.

— Хряща, Хряща. Помните, в первую вашу ночь? У него инсульт был тогда. Удар, иначе говоря. Вот ваш пропуск, Дерейкин. Сдадите дежурному. Пожитки будете забирать с собой?

— Я свободен?

— Это вам виднее. Свобода, Дерейкин, это осознанная необходимость.

— Я осознал ее. Хорошо осознал, — он вспомнил ночь, шило, руку Фелицаты со свечой во сне.

— Смотрите, у Хряща дружки на воле остались, — предупредил Гвоздев.

— Хорошо, я посмотрю на них, — не удержался Дерейкин. — Я свободен?

— Да-да, можете идти. Да, совсем забыл, это не имеет к делу никакого касательства — что за Фелицату Воронову разыскивали вы?

— Воронову? Привет ей хотел передать, от ее родителей. Соседи наши, — у Федора потемнело на минуту в глазах. — Кстати о Сильве, — Федор пришел в себя. — Я вспомнил. У меня был один знакомый, Нуньеш да Сильва. Лучшего штурмана я не знал. Я с ним работал пятнадцать месяцев. Он, как «Отче наш», знал побережье Бразилии. А как он провел мою флотилию в страшнейшую бурю по отмелям устья Ла-Платы! Такого шторма я больше и не припомню. Это даже не шторм был, а пляски дьявола. Да Сильва, кстати, называл этот берег Землей Дьявола. Вдруг, как в пустыне, нас осыпал песок с берега, на палубе его было по щиколотку, потом как из ведра хлынул дождь, в тумане не было видно руки, а ветер (я с таким столкнулся впервые) стал, как резиновый шланг. Мы попали в жуткую воронку стихии. Стало темно, как ночью, и вода душила, как удав. Волны играли нами, как щепкой. Днища кораблей бились о землю, а мачты чиркали по небосводу. Если бы не Нуньеш, я не сидел бы сейчас перед вами. Шестьдесят лет было португальцу, а живчик, каких мало. Как он нас вел, как вел! Это был дирижер, он бурей дирижировал, как симфонией. Смуглый, плотный как жгут. Он любил одежду из вельвета (ему шел красный вельвет) и доверял только португальским картам. Я его расцеловал, хоть он был и враг королеве Англии. Говорил ему: оставайся, свои же засудят. Нет, предпочел свободу. Будто я ему ее как-то ограничивал! Выбрал своего Бога, как будто Он разный!

— Попал к инквизиторам?

— Да, к мексиканцам. От них разве спрячешься где? Засудили беднягу. Ну я пошел?