Солнце смерти

– Налей. Не нужно спрашивать.

Кувшин стоял высоко на подставке, рядом с зеленым тернием. Я налил воды в стоявшую рядом медную чашку. Я пил, рассматривая обстановку дома. Что там было из утвари? Небольшая глиняная кадка с маслом, бочонок с вином, постель на каменном выступе… На стене висели две или три иконы и гравюра: «Взрыв Аркади». Настоятель Гавриил стоял с факелом у бочек с порохом, устремив взор ввысь: он приготовился поджечь порох. Вокруг него толпился народ, словно в церкви16. Я попытался отыскать там отца Янниса. Должно быть, это был мальчик, который, ухватившись за юбку матери, смотрел на бочки, ожидая увидеть, как взметнется вверх пламя…

Старец, по-видимому, догадался, о чем я думаю.

– Кого Бог возлюбил, того Он закалил в горниле своем. Таким ведомо, где обрести затем прохладу. Люди смотрят на них и говорят: «Полоумные». А Бог смотрит на них и говорит: «Они – очи мои в сотворенном Мной мире».

– Ты знаешь, старче, что я потерял отца и мать?

– Это и было твое горнило. Ржавчина спала с тебя. Я был в твоих летах, когда увидел, как мои родные пылали, словно лампады, в Аркади. Их смерть озарила меня, словно солнце. Не мог я больше жить в мире и стал священником. Так же поступили и некоторые другие, спасшиеся тогда от огня.

– Довольно о печальном, – сказала попадья. – Душа детская как мелисса: если причитать над ней, она расцветает.

– Должно быть, она была ребенком в другой жизни? – спросил я.

– Ну и наблюдательный же ты! – сказал старец.

– Нет, это тетя мне сказала, что многие животные и растения были когда-то людьми.

– Это Русаки сказала? Может быть. Может быть.

До слуха нашего донесся душераздирающий крик. Я и вправду почувствовал, как душа моя разрывается.

– Слышала их? Снова завели причитания, – сказал отец Яннис и нахмурился.

– Это родственницы Спифурены, – пояснила попадья. – Каждую ночь собираются у нее в доме, оплакивают Илиаса и проклинают убийцу.

– Думаю, это величайший грех – не открывать дверь Смерти, когда она приходит, – сказал старец. – Это – бунт Люцифера!

Я содрогнулся. Не знаю почему, мне вспомнилась мама.

9.

Лежа в постели, я слышал, как тетя кормит во дворе кур. Она созывала их всех, каждую по имени, и бросала им корм. «Хохлатка!.. Рябая!.. Гребенчатая!.. Обутая!.. Бесхвостая!..». Я понял, что она уже миновала решительный поворот и возвращалась в мир. Несколько дней до того казалось, будто она язык проглотила. И ее домашние животные тоже были печальны, потому что лишились своей хозяйки.

Как было уже сказано, на животных тетя смотрела как на людей, которые либо совершили тот или иной проступок и лишились за это человеческого облика, либо не успели еще стать людьми. Волк был для нее кир-Николос, лиса – кира-Мария, пеликан – дядюшка Фома, дрозд – кира-Рини… В разговорах она зачастую упоминала о Глухом, о Хлебнике, о госпоже Попадье, о Чертополохе, о Маркосе, о Ткаче, о тетушке Бродяжке, о Хаджи-Светоче… Все это были животные или насекомые, как, возможно, вы уже и сами догадались по их именам, а именно в перечисленном мной порядке: мышь, черепаха, ласка, осел, мул, паук, блоха, петух. Были, конечно же, и многие другие.

Воспринимая животных как людей, тетя Русаки зачастую и у людей замечала качества, присущие животным. У одного был яд за глазами, как у змеи. Другой спал весь день напролет, как еж. Спифурена была кровожадна, как ласка… Из качеств, присущих животным, тетя подмечала не только отрицательные: так, заботливая мать кормила своих детей «птичьим молоком», как голубка птенцов. (Считается, что в зобу у голубки образуется особое молоко, которым она кормит своих детенышей, пока у тех не окрепнут крылья.) Даже растениям был присущ дух Божий: их душу называли Зеленовласой! Тетя возводила их в ранг живых существ и говорила о них так, как о животных или о людях: кукуруза была «муравьиноголовой», пшеница – «с торчащими усами» (не такой ли, как старик Фотис с всколоченной бородой?), сад – «жаждущим»… Благочестие не мешало ей называть Богородицу Кира-Манолисса, Кормилица, Ласточка, Платаньотисса (то есть из деревни Платаньяс), а святых – разными именами, подобающими только людям. Так, святого Георгия она называла Суровым и Поножовщиком, святого Трифона – Угрюмцем, святого Иоанна Предтечу – Собирателем Душицы (день его праздника приходится на конец июня, когда собирают душицу), святого Иоанна Богослова – Разбивателем Горшков (однажды у нее треснул горшок, когда она налила туда горячего сусла), святого Николая – Повстанцем (он покровительствовал повстанческим кораблям во время восстания 1866 года), архангела Михаила – Давильщиком, святого Афанасия – Грязноногим (не знаю, по какой причине). Даже неуловимый Святой Дух она называла Святым Пламенем… Мир был сотворен по мерке человеческой: одним существам предстояло подняться до уровня человека, другим – спуститься.