Солнце тоже звезда

Чересчур острая реакция. Мне правда хочется расспросить ее про эту встречу и про ее отца. Во взгляде, который она бросает на меня, читается нечто среднее между признательностью и раздражением.

– Пойдем отсюда, – говорю я.

– Да, точно. Спасибо.

Я наблюдаю за тем, как она прокладывает себе путь к выходу через вереницу жаждущих кофе людей. Вероятно, мне не стоит таращиться на ее ноги, но они классные (на третьем месте в рейтинге из всех ног, что я видел). Мне хочется прикоснуться к ним почти так же сильно, как и продолжить наш разговор (может, чуточку сильнее), но она ни при каких условиях не позволит мне это сделать.

То ли она пытается сбросить меня с хвоста, то ли мы участвуем в каком-то соревновании по спортивной ходьбе, о котором я не подозреваю. Она проскакивает между двумя медлительными участниками «забега» и устремляется не по крытому строительному настилу, а снаружи, по проезжей части, чтобы не пришлось замедляться из-за людей. Может, мне стоит сдаться? Не знаю, почему я еще этого не сделал.

Вселенная явно пытается спасти меня от самого себя. Готов поспорить, что если бы я искал знаки, которые указывают на расставание, то я бы их нашел.

– Куда мы несемся? – спрашиваю я, когда мы останавливаемся перед пешеходным переходом. Стрижку, которую я планировал сделать, явно придется пока отложить. Уверен, людей с длинными волосами пускают в университеты.

– Я несусь на свою встречу, а ты увязался за мной.

– Да, так и есть, – говорю я, игнорируя ее не прозрачный намек.

Мы переходим дорогу и несколько минут молча шагаем бок о бок. Утро вступило в свои права. В нескольких магазинах открыли двери, удерживая их подпорками. На улице слишком холодно для того, чтобы включать кондиционеры, и слишком жарко, чтобы держать двери закрытыми. Уверен, мой отец тоже открыл дверь в своем магазине.

Мы проходим мимо ярко освещенной и на редкость переполненной витрины магазина электроники. Каждый предмет в ней помечен красным стикером со словом «РАСПРОДАЖА!». В городе сотни похожих друг на друга магазинов. Не могу взять в толк, как им удается избежать банкротства.

– Кто вообще сюда заходит? – удивляюсь я вслух.

– Те, кому нравится торговаться, – отвечает Наташа.

Через полквартала нам встречается еще один точно такой же магазин, и мы оба смеемся. Я достаю телефон:

– Итак. Ты готова отвечать на вопросы?

– А ты упертый, – говорит она, не глядя на меня.

– Настойчивый, – поправляю я ее.

Она притормаживает и поворачивается ко мне.

– Ты действительно считаешь, что если будешь задавать мне серьезные философские вопросы, то мы влюбимся друг в друга? – Она пальцами рисует в воздухе кавычки (о, как же мне не нравятся эти воздушные кавычки) вокруг слов серьезные философские и влюбимся.

– Воспринимай это как эксперимент, – парирую я. – Что ты там говорила о научном методе?

Она слегка улыбается.

– Ученые не должны ставить эксперименты на самих себе, – парирует она.

– Даже во имя всеобщего блага? Во имя знаний, которые станут достоянием человечества?

И в ответ на это Наташа уже громко хохочет.

Наташа

ИСПОЛЬЗОВАТЬ НАУКУ ПРОТИВ меня – довольно хитро. Четыре Очевидных факта: он фантастически глуп. И слишком оптимистичен. И слишком бесхитростен. И ему довольно неплохо удается меня рассмешить.

– Вопрос номер один довольно сложный, – говорит он. – Давай начнем со второго: тебе хотелось бы стать знаменитой, и если да, то в какой области?

– Ты первый.

– Я бы стал самым главным поэтом.

Ну разумеется. Очевидный факт: он безнадежный романтик.

– Ты был бы нищим, – сообщаю я ему.

– Нищ деньгами, богат словами, – тут же парирует он.

– Меня сейчас вырвет прямо на тротуар, – отвечаю я слишком громко, и женщина в костюме резко отклоняется в сторону, чтобы обойти нас.

– Я помогу тебе прийти в себя.

Правда, он слишком наивный.

– И чем же занимается главный поэт? – спрашиваю я.

– Дает мудрые поэтические советы. Именно ко мне приходили бы мировые лидеры со своими чудовищными философскими проблемами.

– И как бы ты их решил? Написал бы им стихотворение? – Скепсис в моем голосе сложно не заметить.

– Или прочел, – говорит он с еще более невозмутимым прямодушием.

Я делаю вид, что меня сейчас вырвет. Он слегка подталкивает меня плечом, а потом дотрагивается ладонью до моей спины, как бы удерживая меня от падения. Мне настолько приятно это прикосновение, что я немного ускоряю шаг, чтобы скорее отделаться от его руки.

– Циничной можешь быть ты сколь угодно, но жизнь спасти поэзия способна, – вдруг цитирует он какую-то строчку.

Я хочу убедиться в том, что он шутит, но его глаза говорят об обратном: он и впрямь верит в эту чушь. Как мило. И глупо. Но по большей части все же мило.

– А что насчет тебя? Какой славы хочешь ты? – спрашивает он.

Это простой вопрос.

– Я была бы великодушным диктатором.

Он смеется:

– Какой-то конкретной страны?

– Всего мира, – говорю я, и он снова смеется.

– Все диктаторы считают себя великодушными. Даже те, у кого в руках мачете.

– Уверена, этим как раз известно, что они жадные, кровожадные ублюдки.

– А ты не была бы такой?