Солнце в борозде

искристую пыль с морозных сугробов да метался, вспугнутый тишиной, огонек лампадки.

-Надень шапку, сынок,- с материнской заботой попросила учительница.- Нам выдержать надо эту

зиму. До весны дожить, чтобы пахать и сеять. Красную Армию кормить, чтоб победа пришла

скорей… Надень шапку, сынок, до весны еще далеко.

Васька молча, стесняясь баб, подскреб к себе пальцем отцовскую шапку, вздохнул, отходя от стола.

-У них и вправду сдавать нечего. Варвара чуть выхватила детей из огня,- сказал кто-то из баб, а

стоявшая сзади молодуха, прошептала со стыдливой неприязнью за свою нерешительность: «Прости

меня, Феденька»,- достала из-за пазухи меховые рукавицы:

-Запиши и от нас, девк,- твердо, на всю церковь, сказала она.- От семьи Федора Ковалева.

А Васька так и вышел из церкви с непокрытой головой.

Вот в тот самый день и получила Варвара похоронку на мужа, вернувшись из леса. И, как полоумная,

метнулась за околицу сгоревшей деревни да у дуба, где простилась с Николаем, выла и ревела с

ветром и дубом в обнимку.

А для Васьки отец еще воевал, освобождал покоренные державы, помогал жить, верить в людей и

будущую победу.

Только перед самой посевной Васька нашел похоронку под жердями материнского топчана. Узнал

правду об отце и надолго потух. Редко когда улыбнется, словно во сне забудется, да спохватится – и

опять бездонная грусть в глазах. Стал по ночам выходить из землянки, долго и пристально глядеть на

дорогу

-Может лунатиком сделался мой Василек?- с тревогой забежала Варвара в кузницу к деду Никифору.

Дед, чадя махоркой и щурясь на краснеющие угли в горне, спросил:

-Плачет по батьке?

-Если б же плакал, а то молчит, как каменный.

-Значит, характером набирается,- уважительно сказал дед, несколько раз качнув мехом, пока угли не

заискрились.- Детство в нем выгорает. Закаляется, значит, Васек твой… Ума и горя набрался он не

меньше, чем мы с тобой. Значит, бумажке той казенной не верит и батьку, видно, крепко ждет.

И горьким стыдом полыхнула Варвара от слов этих, словно чужими глазами на себя глянула и

увидела ту самую предательскую смиренность, которой не поддался ее Васька, не допустил до

сердца и один боролся, в мыслях заставляя отца своего жить, подниматься в атаку, чтобы вместе

добывать ту самую большую и окончательную победу.

И сейчас ощутила Варвара на себе недетскую проницательность сыновнего взгляда, словно Васька

отцовскими глазами ей в душу заглядывал с тем самым, присущим отцу серьезным спокойствием.

И смяло это Варвару, и устыдило в ее никчемной суетливости, вызванной больше нечеловеческим

горем, нежели необходимостью.

Со стороны деревни донесся, приглушенный расстоянием, дребезжащий звон.

-Обед!- со всех сторон поля закричали дети.- Звонило ударило!

Бабы разобрали еловые лапы в окопчике, достали мешок с ведерным чугуном, глиняные миски с

емкими деревянными ложками и завернутую в домотканое полотенце тяжелую ковригу, из желудей

и травы, испеченного хлеба.Тут же, из полотенца, выпал в обшарпанных ножнах, тяжелый, с орлом и свастикой тесак.

Расстелили рядно.

Бабы и дети, с затаенным молчанием, следили, как, прижимая к сухой груди, резала Дуриманиха

ковригу, как ломались на тесаке ломти и тяжело падали старухе в подол и разостланное по рядну

полотенце, как раздавала она этот хлеб каждому, стараясь никого не обделить.

Перекрестившись, Дуриманиха размешала варево, чтоб отстоявшаяся молочная забелка вся

разошлась в чугуне, налила детям в миски.

Бабы подсели к чугуну и стали, не торопясь и уступая друг другу, черпать юшку, осторожно

отхлебывая с ложек стянутыми, пересохшими губами.

Дети, ни к чему не притрагиваясь, обиженно молчали, исподлобья поглядывая на Дуриманиху. Это

заметила глухонемая Кулина и, заглядывая в глаза старухе, осуждающе замычала, покручивая

головой.

-Да уж и в самом деле, Дмитриевна,- тихо сказала Городская,- раздайте все. Пусть хоть обед для них

будет обедом.

Дуриманиха положила ложку, строго глянула на притихших детей, достала все из того же мешка, где

был чугун, мешочек с сухарями и, отвернувшись, чтоб не видели дети, сколько еще в нем осталось,

отсчитала по штуке каждому, а бабам дала по два.

-Думала ж на вечер оставить,- объяснила она бабам свою задумку.-Теперь что ж… Все равно

раздадите.

Глухонемая засияла радостью и два сухаря своих стала ломать и раздавать детям. А те куски,

которые об коленку не ломались, ровняла зубами, обкусывая лишнее, чтоб каждому досталось

поровну.

Дети в молчании благодарно кивали ей, и только городские сказали «спасибо».

Бабы по сухарю припрятали, а другой разломали и положили в общую кучку, вызвав у Дуриманихи

хмурое неодобрение.

-Доведете маток своих до могилы, лупоглазые,- холодным шепотом сказала она, подливая из чугуна

детям, которые теперь дружно ели свой «дубовый» хлеб, наперегонки захлебывая его темно-зеленым

варевом, приберегая сухари, как лакомство.

-Тетя Надя,- подала голос дочка Городской.- А ваш Лешка совсем не жует. Хлебает и хлебает!..

-Да нихай,- устало отмахнулась Надежда.- На здоровье…

-Ага! На здоровье, только много…

-Не лайтесь, еще налью,- успокоила детей Дуриманиха и пообещала: - Я вам, за хорошую работу,