Солнце в день морозный (Кустодиев)

— А теперь вы сами нарисуете что-нибудь из того, что видели: французскую борьбу, дядю Ваню — зазывалу, катанье на роликах в скейтинг-ринге — и марш в детскую!

— Можно я нарисую улана? — четко выговаривая слова, спросил Кирилл.

— Можно!..

Кустодиев, обняв Добужинского, повел его в свою мастерскую.

Между ними сразу начался тот профессиональный разговор, который возникает в среде художников: о последних выставках, о новых работах товарищей. Оказалось, что Добужинский только что был на выставке авангардистов. Покачивая носком начищенного узкого ботинка, он говорил:

— Новое не может рождаться без всяких корней в прошлом, без преемственности… Но скажи мне, какие традиции они продолжают?

Кустодиева сегодня ничто не может вывести из благодушного настроения. Путешествуя по Европе, он насмотрелся на такое количество выставок, течений, различных «измов», что эта маленькая выставка не казалась ему событием. Отвечал Мстиславу Валерьяновичу смеясь, шутливо:

— Кто породил их, говоришь? Может быть, их сам господь бог послал нам перед великими событиями?.. Не шути, ведь двадцатый век: тут тебе и телеграф и электричество. И аэропланы вон летают.

— Нет, я всерьез!

В глазах Кустодиева появилась лукавинка. Из карих они стали золотистыми. Он по-мальчишески прищелкнул пальцами.

— Послушай, Мстислав, а может быть, они просто экономят время? Ведь большинство из них талантом не отличаются, учиться им лень, признаться в этом не могут, рисовать не умеют, а прославиться хочется. — Кустодиев увлекся возникшей мыслью и продолжал: — Ты думаешь: они сумеют написать обнаженную женщину в старых традициях? Клянусь: нет! А теперь возьмем обратное: сумеем ли мы с тобой написать модель в духе кубистов?

— Не знаю, — пожал плечами Добужинский.

— Не знаешь? А вот давай держать пари! И теперь же. — Борис Михайлович снял пиджак, бросил его на диван. — Юля, подойди, пожалуйста. Ты будешь судьей. Мы с Мстиславом Валерьяновичем бьем по рукам. Немедленно садимся и в течение двух, нет, трех часов делаем картины — черточками, квадратиками… Идет?

— Ну что ты говоришь, — улыбаясь дурашливости мужа, сказала жена. Что вы, дети?.. Мстислав Валерьянович, урезоньте его, пожалуйста. — Юлия Евстафьевна мило улыбнулась.

Но "римский патриций" начинал поддаваться настроению товарища. Он загадочно улыбался, раздумывая над озорным пари.

А Кустодиев уже устанавливал в противоположных углах мольберты. Достал два листа картона. Положил краски, кисти. При этом приговаривал:

— И не раздумывай, Мстислав Валерьянович. Надо проверить, годимся ли мы с тобой шагать в ногу с веком или нет? Разве тебе это не любопытно?.. Вот скоро двенадцать. Ровно в полдень мы начнем и часов до… трех должны кончить.

…Кто-то звонил в прихожей, жена в другой комнате с кем-то приглушенно разговаривала. Но участники необычного состязания не слышали ничего.

— Ура! Я кончил первый! — закричал к третьему часу Борис Михайлович. Он бросил кисти. Яростно вытер руки о тряпку. Распахнул дверь в соседнюю комнату: — Прошу через десять минут, ровно в три, судей пожаловать сюда.

Час назад пришла жена Добужинского, и вот обе дамы вошли, чуть смущенные и обескураженные.

— Как мы можем быть судьями? — продолжала сопротивляться Юлия Евстафьевна. — Каждый рисует как ему нравится. Зачем подражать кому-то?

— Ничего, ничего, Юлия Евстафьевна, вы рассудите как объективные зрители, — Добужинский тоже стоял перед дамами, держа в руках готовый картон.

— Что ж, Мстислав, пожалуй, теперь нам надо сдать это в приемную комиссию, — Кустодиев кивнул в сторону женщин, — а комиссия отнесет на очередную выставку. Ну, конечно, мы с тобой выступим под псевдонимами.

— Ты шутишь, Боря! Посмеялись — и будет. Можно ли так? — Жена взглянула на него полными ужаса глазами.

— А если мы понесем сами, ведь будет скандал?.. Ты же не хочешь скандала?

Сдержанный Добужинский, зараженный азартом друга, тоже стал уговаривать женщин.

В конце концов порешили: завтра сделать рамки для картонов, окантовать. Кустодиев поставил псевдоним: Пуговкин.

Юлия Евстафьевна в глубокой шляпе с вуалью отнесла картины. Неделя прошла в напряженном ожидании.

В день вернисажа Кустодиевы с Добужинскими появились на выставке. Кругом знакомые лица: Судейкин, Сапунов, Ларионов, Сомов… Войдя в зал, они сразу увидели «Леду» с подписью: «Пуговкин». Неподалеку висел картон Добужинского.

Юлия Евстафьевна опустила голову и больше не взглянула в ту сторону. Она поспешила в другую комнату. Добужинский лишь веселым блеском глаз выдавал комичность ситуации.

Какой-то посетитель обратился к Кустодиеву:

— Как вы находите? Правда, неплохо? Интересно, кто это такой Пуговкин?.. Я раньше не слышал такого художника. Но, знаете, это смелая вещь, можно сказать, гвоздь выставки.

— М-да? — ухмыльнулся в усы Кустодиев. Заговорщики вскоре покинули выставочный зал…Прошло несколько дней.

И вдруг вечером в квартире на Мясной раздался звонок. Возмущенный, всклокоченный человек принес и поставил у двери «Леду» Пуговкина.

— Это безобразие! — кричал он. — А еще академик живописи! Своего брата художника подводите! На выставке скандал!..