Солнце в день морозный (Кустодиев)

Его обвиняли в том, что он воспевает старую Русь, купеческий и мещанский быт; обвиняли даже, как всех «мирискусников», в ретроспективности, а он не укладывался в рамки одного течения в искусстве. Его ретроспективность была особой способностью помнить далекое, детское, находить в прошлом настоящее.

Его всегда увлекала двойственная природа вещей, он стремился не создавать теории, а выявлять законы, лежащие в основе жизни, предмета, живописи, и не любил умничать.

Всеволод Владимирович Воинов как-то заговорил о "музе Кустодиева". Мол, неужели вот такие «дебелые» женщины — его музы. "Нет! Но когда он пишет картины, то тонкие и изящные красавицы его не вдохновляют, не кажутся интересными. Вот и решай тут вопрос о "музах"!.." Художник их любит, а человек нет.

Разве не странно, что именно Кустодиев, с его наблюдательностью и дальнозоркостью, с его способностью не выпускать из поля зрения мелочей, создает портреты-синтезы?

Жизнь? Подвиг? Житие?

Давно живет старое русское предание о блохе и тульском мастере Левше, который был так искусен, что подковал блоху. Это предание, обогащенное, усложненное и поднятое до трагедии, составило содержание знаменитого рассказа Лескова «Левша». Писатель Замятин из этого предания сделал веселую пьесу.

Ее решили поставить два театра — МХАТ 2-й в Москве, а через год Большой Драматический в Ленинграде.

…До премьеры во МХАТе оставалось совсем немного времени. Режиссер Дикий разрывался: репетиции, споры с истопниками, поиски музыкальных инструментов, отсутствие декораций… А когда принесли эскизы декораций, он с ужасом схватился за голову и решительно заявил, что в таком оформлении не будет ставить спектакль.

— Нельзя давать реалистические декорации к веселой народной пьесе. Тут нужен гротеск! — говорил Дикий.

— Но уже потрачены деньги, дирекция больше не может выделить никакой суммы! — возражали ему. — Если вы закажете новые декорации, то будете платить деньги из собственного кармана.

— Да, да, да, я буду платить.

И Дикий решил написать в Ленинград художнику Кустодиеву письмо, полное мольбы и почти отчаяния: "Единственный художник, который может дать пьесе то, что нужно, — Вы. Пожалуйста, пожалуйста, соглашайтесь".

Художник согласился. Он давно работал для театра. И считал: хотя "от театрального творчества ничего не остается, но заманчиво соединение декораций и актеров, одетых в созданные художником костюмы". Это тоже своего рода картина, живая, движущаяся картина, как бы воссоздание воображаемой жизни.

А «Блоха»! Да это же продолжение его народных типов, это же игрушечная старая Русь! Он немедленно взялся за работу.

Каковы же были удивление и восторг всего московского театра, когда ровно через месяц (небывалые сроки) раскрыли ящик с обратным адресом: "Ленинград, Введенская… Кустодиев".

Что это было за зрелище!

Красочные, как народная ярмарка, веселые, как скоморошьи пляски, забавные, как детские рисунки…

Кустодиев в своем письме пояснял: "Все происходит как бы в балагане, изображенном на лубочной картинке: все яркое, пестрое, ситцевое, «тульское».

Дикий немедленно послал телеграмму: "Эскизы декораций приняты с большим восторгом. Ждем костюмы". А потом при встрече говорил: "Спасибо вам за радость, которую мы все испытали".

7 февраля 1925 года Кустодиев приехал в Москву на генеральную репетицию и остался очень доволен тем, как выполнены его эскизы, считал, что на сцене при освещении они даже лучше. Очень понравился ему царь — "толстый, добродушный, не то лихач, не то половой, и вместе с тем очень похож на какого-то великого князя в молодости".

Борис Михайлович вернулся из Москвы. На другой лее вечер пришел Воинов и молчаливо вручил только что вышедшую свою монографию, посвященную Кустодиеву. В течение нескольких лет он делал записи о встречах с Борисом Михайловичем, о разговорах, наблюдал работу, и в конце концов все это вылилось в монографию.

На плотной кремовой бумаге с широкими полями был напечатан убористый новый шрифт; штриховые рисунки, специально сделанные Борисом Михайловичем для этой книги, получились в печати неплохо, гравюры тоже. Тут и фигурки мальчишек на голубятне, со змеем, рыночные сценки… Тут и рыбалка, сенокос за Волгой, уроки Власова, первые гипсовые фигуры…

Просматривая книгу, Борис Михайлович вспомнил, сколь многим он обязан Павлу Алексеевичу Власову. И решил теперь же послать ему первый экземпляр монографии.