Солнце в крови. Том первый

Выгодный Израилю статус-кво на контролируемых территориях сохранялся неимоверно долго. Целых 20 лет. В такой же отрезок времени вмещается вся европейская история между двумя мировыми войнами, насыщенная такими событиями, как приход к власти Сталина, Муссолини, Гитлера и Гражданская война в Испании.

Дарованные нам годы тянулись однообразной вереницей, лишенные политической динамики. Жители территорий убирали наше дерьмо, чистили наши канализации, строили нам дома, прокладывали для нас шоссейные дороги. Мы воспринимали все это как должное, и считали, что так будет всегда.

Но какой же народ согласится навеки обречь себя на роль самой презираемой индийской касты?

Бесплодная борьба с интифадой заставила Рабина задуматься над этой проблемой.

Конечно, драконовские меры возымели действие. Армии удалось восстановить жесткий контроль над населенными пунктами Иудеи, Самарии и Газы. Но какой ценой?

Первобытная война с камнями, палками и сетями разлагала армию, развращала солдат, вела к амортизации души, к опустошению.

К тому же, Рабин знал, что уже ломится в ворота новая интифада.

Старые концепции исчерпали себя.

Резонно предположить, что когда Ицхак Рабин осознал все это, его мозг, как компьютер, переключился на поиски новых решений…

* * *

Ицхак Рабин был убит, когда начатый им политический процесс стал набирать силу, двинулся уже по инерции. За час до смерти он видел лишь дружеские лица, слышал гул толпы, собравшейся на площади Царей Израиля, чтобы выразить поддержку делу, которое наполнило новым смыслом его уходящую жизнь. И сразу после этого выстрелы в спину — и агония в машине, где его кровь смешалась с кровью раненого телохранителя. Машина неслась на предельной скорости, ее трижды останавливали полицейские патрули.

— Я везу в больницу раненого премьер-министра! — кричал водитель.

— Да ну?! — изумлялись полицейские. И светили фонариками в лицо умирающему. И бормотали: — Да, это Рабин…

Думается, что Рабин ничего не стал бы менять в своей жизни.

Вот только конец ее мог быть не столь драматичным, но история любит дешевые эффекты…

Фатальный рубеж Шимона Переса

Шимон Перес

Когда Пересу исполнилось 64 года, он писал в автобиографических заметках: «Я не чувствую себя ни усталым, ни разочарованным. И я не потерял интереса к жизни. Сверстники, с которыми я когда-то учился, сегодня богаче меня. И квартиры у них получше, и отдыхают они чаще, и лучше едят и пьют, и, в отличие от меня, шьют костюмы у модных портных. Я же, оглядываясь на пройденный путь, говорю себе: „Не Бог весть какие у тебя заслуги, но кое-что ты сделал в жизни. Если на одну чашу весов сложить годы, а на другую все, что я успел совершить, неизвестно еще, что перевесит…“»

В этой цитате весь Шимон Перес.

Тут и самоуничижение паче гордости, и дрожь подавленного самолюбия, и тщеславие, стыдливо прикрытое ложной скромностью. Далеко не все сверстники Переса ели и пили лучше, чем он, да и квартира его отнюдь не напоминает хижину дяди Тома.

Фальшивая нота часто дребезжала и в публичных выступлениях Переса. Этот блестящий интеллектуал и технократ не понимал психологии толпы, старался льстить ей, подладиться под ее настроение. И толпа обычно ощетинивалась колючками недоверия и враждебности. Неприятие Переса широкими массами, вопреки всем его усилиям, даже вопреки логике и здравому смыслу, фатально обрекало его на роль вечного неудачника.

15 лет возглавлял Перес партию Труда. Четыре раз вел ее в предвыборные баталии, пытаясь поднять из низин оппозиции к вершинам власти. И ни разу не сумел завоевать доверие избирателя. Четыре поражения, как четыре незаживающих рубца, бередили душу. И, в конце концов, Перес устал от несправедливости судьбы. Именно ему почему-то не верили, хотя ни разу даже тень скандала не омрачала его безупречную в нравственном отношении политическую репутацию.

Ну кто сегодня помнит о скандале с долларовым счетом, открытом в Америке женой Рабина? Кто помнит о том, что у Рабина сдали нервы в канун Шестидневной войны? Кто ставит Рабину в вину то, что он проморгал начало интифады? Рабин всегда каким-то образом выходил сухим из воды. К Рабину все относились, как к принцу крови, а к Пересу — как к узурпатору.

Рабин — первый сабра, ставший премьер-министром, архитектор великой победы.

Переса же считали интриганом, проникшим в партийные чертоги с черного хода.

То, что Рабину преподносилось на блюдечке, Пересу приходилось завоевывать тяжким трудом. Да и чем бы мог Перес импонировать черни?

Ведь не был он ни мастером словесного фехтования, как Бегин, ни командиром боевиков-подпольщиков, как Шамир, ни героем-авантюристом, как Шарон. Никогда не было у него героического ореола.

Страна так и не научилась ценить этого человека с квакающим голосом и вызывающим раздражение грустным взглядом.

* * *