Солнце в рукаве

Плевать, что мы оба инфантильны и эгоистичны, плевать, что у тебя никогда не было даже кошки, а у меня передохли все растения в доме, включая мамин чайный гриб. И детей мы не хотели. А когда кто-то из твоих родственников с раздражающе лукавой улыбкой спросил: «Ну когда?», я посмотрела ему в глаза и с вызовом ответила: «Никогда!», и теперь вся твоя семья считает меня ведьмой, хотя я в душе Ассоль. Плевать, что ты всегда на мотоцикле как кентавр, что твой стиль жизни – это ветер в пыльных волосах и некая извращенная гордость за то, что будущего, возможно, нет. Плевать, что я сама чувствую себя ребенком, и, поскольку мне уже тридцать четыре, это хроническое.

Роли распределены, игра начинается.

Отныне ты сильный и спокойный, а я – влажная и плодородная.

И да будет так.

Данила принес откуда-то кучу отполированных дощечек и за вечер сам смастерил колыбельку. В этом не было никакой необходимости, но он решил, что так правильно. И даже романтично. А потом они сидели при свечах, и он пил джин, а Надя – теплое молоко. В их захламленной комнате новая колыбель смотрелась инородным предметом. Они оба смотрели на этот предмет, как древние индейцы на священный тотем. С уважением и некоторым страхом. И обоим казалось, что первый шаг сделан, и оба осознавали торжественность момента.

На самом деле эта колыбелька, которая впоследствии оказалась неудобной и ее пришлось заменить на фабричную, не значила для их будущего родительства ничего. Но откуда им было знать? Ее живот был еще плоским, его планы – еще серьезными, а они, как семья, – еще счастливыми.

Надя встала на учет в женскую консультацию, купила два просторных сарафана и удобные мокасины, бросила есть шоколад и зарегистрировалась на интернет-форуме о материнстве. Данила приклеил на плечо никотиновый пластырь и застеклил балкон. Надя залечила зубы и сделала новую стрижку. Данила обзавелся привычкой проводить с ней наедине хотя бы три вечера в неделю. Все остальные вечера были посвящены волчьей стае его друзей, большинство из которых Надя на дух не переносила (и это было взаимно).

Данила неожиданно обжился в статусе будущего отца. И даже начал будто бы им гордиться. Надю он теперь называл «моя».

«Моя-то скоро будет как шар», «повезу мою летом на Валдай, пусть свежим воздухом подышит», «моя, понятное дело, хочет девочку… Почему они всегда именно девочек хотят?»

Это «моя» почему-то было умиротворяющим – хотя и любая феминистка, и даже Марианна (которая всю жизнь боролась не за равные права, а за то, чтобы никто ненароком ей на шею не сел, потому что сама любила быть метафорической наездницей) сказали бы, что такая формулировка унизительна для ее личности.

Но Наде нравилось чувствовать себя не просто собою, но еще и частью этого мужчины, который раньше был неуловимым, а теперь ел с ее рук.

Она успокоилась и даже отучила себя от мерзкой привычки просматривать мобильник Данилы, когда он в душе. Надя всегда презирала женщин, которые так делают. Но однажды увидела, как Данила с мечтательной улыбкой таращится в экран запиликавшего мобильного, а потом, нервно кусая губы, придумывает ответ. «Поклонницы?» – пошутила она таким голосом, что муж испуганно отодвинулся. А потом всю ночь не могла уснуть, несмотря на две с половиной таблетки фенозепама. И когда к стеклам прилип грязноватый московский рассвет, не выдержала, на цыпочках прокралась в гостиную, где на журнальном столике валялся мобильник мужа. Включила, накрыв его диванной подушкой, словно задушить хотела (на самом деле, чтобы Данила не проснулся от знакомой мелодии). Вспотевшие пальцы не сразу попадали на нужные кнопки. Надя надеялась, что в папке с входящими сообщениями будет какая-нибудь рассылка и можно будет отшлепать себя по пальцам, записаться в параноики, а потом вернуться в постель и безмятежно уснуть, прижавшись к горячей спине мужа. Но нашлось сообщение некой Сони, которая писала, что скучает и ждет и что хорошо бы вместе поехать на байкерский фестиваль в Ейск. Там и фотография была – невнятные девичьи колени. Надя выключила телефон, а потом выпила немного виски, решила оставить объяснения на потом, выдержала семь с половиной минут, разбудила Данилу грубым пинком и расплакалась. Он, конечно, ничего не понял. Хлопал ресницами, по-детски тер кулаками глаза и убеждал, что ей просто приснился кошмар. А когда Надя потрясла перед его носом невнятными коленями в телефоне, расстроился и даже имел наглость обидеться – «раз ты мне не доверяешь, о каких близких отношениях вообще может идти речь!».

Но теперь она была беременна, и все было по-другому.

Ее растущий живот был словно клеймом на его ухе, меткой «занято».

Во всяком случае, так думала она сама.

А однажды появилась Лера.

Та самая, с шипастым ошейником и татуированными крыльями.

Она изменилась.