Солнце в руке

Я не умерла и сама тому являюсь доказательством. Но уж чтобы покончить с этим, должна уточнить, что вода, перелившись через край, вытекла в коридор и привлекла внимание жильцов. К тому времени я уже была без сознания. Как сказал доктор, я была одной ногой в могиле. Оставляю своим читателям право самим домыслить ту сцену (ничего ценного для повествования в ней нет): прибытие «скорой», оказание первой помощи, носилки, клиника и т. д. Я в это время была далеко. И именно это «далеко» и представляет ценность данного изложения.

Я специально говорю «далеко». Это совсем не та бездна, в которую, к примеру, попадают после дорожных происшествий или засыпая перед операцией. Когда, потеряв много крови, я почти закрыла глаза, комната, где я умирала, потемнела. Все еще была видна раковина и стеклянная подставка, на которую Доминик ставил свою зубную щетку и электробритву, зеркало, отражавшее потолок, но постепенно свет померк, будто упало напряжение, предвещая скорую поломку. Затем наступила темнота.

Но все еще не беспамятство. Я чувствовала, что мне холодно, все еще могла шевелить пальцами или, по крайней мере, думала, что могу пошевелить ими. Потом мне показалось, что я куда-то соскальзываю. Не потому что вода, заполнившая ванну, подняла меня и держала на поверхности, нет. Именно здесь мне не хватает слов. Я будто скользила с горки и теперь пытаюсь сконцентрироваться на этом впечатлении, память о котором поклялась сохранить навсегда. Я скользила, но совсем не так, как потерявший равновесие и падающий человек, скорее, это был какой-то разбег, да и это не совсем верно, ведь для разбега нужен расход энергии. Я же скользила без усилий, как пушинка на ветру. Казалось, кто-то помогал мне, вдохновлял. И вдруг внизу я увидела себя… Поймите меня правильно, когда я говорю «внизу», это значит, что я парила в воздухе сама собой. В ванне, где вода покраснела от крови, лежала женщина, и это была я, а в воздухе, мне даже дико это писать, витала еще одна, и это тоже была я. И доказательством того, что это был не сон, служило то, что я могла мыслить. Одна из мыслей была о том, что только святые могут летать. Но ко мне-то такое не могло относиться! Я была шокирована, будто считала себя недостойной такой незаслуженной милости. И на этом чувстве я настаиваю. Я находилась в противоречии с тем, что происходило со мной. Впрочем, сама сцена не удивила меня сверх меры. Я прекрасно понимала, кто я, что существуют вовсе не две Кристины, а одна, но раздвоившаяся. Иначе говоря, я покинула собственное тело. Так. Но покинула я его против своей воли. Значит, я сохранила еще что-то от своей предшествующей жизни. Вне всякого сомнения, я умерла. Однако умерла в некотором роде в состоянии бунта, и это сильно мешало мне, как если бы… (да простят мне читатели все эти «если», но мне постоянно необходимы такие сравнения), как будто я боялась быть плохо принятой там, куда направлялась.

Ибо, естественно, я куда-то направлялась. Поток, уносивший меня, не позволял задерживаться. Я парила (пишу это слово с чувством недоверия) в сторону стены в самом конце ванной комнаты. Последний взгляд, и без усилий, боли и усталости я очутилась в коридоре. Да, в коридоре второго этажа, устланного красным ковром. На пороге какой-то комнаты, в которой разговаривали несколько человек, стоял чемодан, и я была здесь столь же неуместна, как крестьянка в шикарной гостинице. То, что я пролетела сквозь стену, — это ерунда. Но куда влекло меня теперь? Я была одна в огромном коридоре, будто выставленная на всеобщее обозрение. Сегодня я легко могу спорить сама с собой, критиковать все написанное, отрицать или называть ненормальным все, что противоречит самым незначительным принципам сознания. Я только что написала «выставленная на всеобщее обозрение», но внутренний голос поправляет меня: одно из двух — либо я была невидимым призраком, либо все, о чем я пишу, — бред. Но я знаю, чем убедить неверующих. Из комнаты, в которой раздавались голоса, вышла девушка, держа в руках маленькую комнатную собачку. Она шла прямо на меня и, задев, даже не заметила этого. Что же касается собачки, то она жалобно тявкнула и теснее прижалась к хозяйке.

— Успокойся! — раздраженно сказала та.

Собака почуяла что-то необычное, может, я была даже не формой, а просто запахом? Ведь запах летуч, проходит неизвестно как через препятствия, проникает всюду и все же весьма конкретен. Он не призрак и не выдумка. Вот что я повторяю, когда обвиняю себя в приукрашивании, во вранье, что случается все еще очень часто, особенно когда в памяти всплывает этот необъяснимый случай, который нужно все же попытаться описать.