Солнце в руке

Он идет медленно. Ветер надувает его подбитую мехом куртку, ерошит бороду и усы. Взгляд его рассеян. Дукаты! Само слово внушает невольное уважение. Насколько оно звучит лучше, чем, например, пиастры, или луидоры, или флорины. Это слово из тех, что связаны с большими состояниями. Лакею платят в экю, это само собой разумеется. Но там, где речь идет о приданом или выкупе, — там нужны дукаты. «Моя монета», — с обожанием любовника шепчет Жан-Мари. Он уже отчистил, оттер, до блеска отполировал ее. Дед не слишком-то о ней заботился. Вместо того чтобы приделать ее к цепочке для часов или приспособить к булавке для галстука, как и следует поступать с драгоценностью, он просто закинул ее в дальний угол ящика, к другим ненужным вещам, которые постепенно накопило время: военному кресту, боевой медали, ордену Почетного легиона и документам, из которых следует, что солдат морской пехоты Ив Ронан Ле Юеде успел за свою жизнь повоевать во всех мыслимых и немыслимых войнах. Монета потеряла со временем свой первоначальный блеск и превратилась в нечто вроде трофея. «Не трогай! — говорил дед. — Это память…» Память о чем? С наградами все понятно. Их давали за боевые заслуги. Но монета? Все разъяснилось позавчера. И вот уже два дня, как он чувствует себя онемевшим от потрясения. И все из-за одного-единственного слова. Слитки! Да, дед так и сказал: «Слитки!» Конечно, их еще надо найти, но уже одно то, что он знает об их существовании, в какой-то мере делает его их обладателем. А главное — больше никто не знает этой тайны! Дед хранил ее много лет… Жана-Мари бросает в жар. Он помнит каждое слово… Бедный старик задыхался. Его руки, лежащие на груди, сводило судорогой. Каждая морщина на лице извивалась в мучительном спазме… «Ближе… ближе… Там золото… в ящиках. Я должен был сам… но я не… я не умею нырять… ты знаешь». Жан-Мари видел, что дед умирает, и внезапно на него накатил какой-то парализующий ужас. Он понимал, что должен что-то сделать, но не мог пошевелиться. Сердечный приступ… Надо позвонить врачу… Что-то надо делать… Но сначала… Сначала надо помочь ему договорить. Зачем нырять?

— Дед! Ты меня слышишь? Куда нырять?

Старик не слушал его. Он чувствовал, что собственный рот больше не повинуется ему. Язык не слушался. Он отчаянно спешил сказать.

— Кто еще об этом знает? — спросил Жан-Мари.

— Все погибли, — ответил дед. — Грузовик… гранатой…

Наконец дыхание восстановилось. Вернулся и голос. Дед схватил Жана-Мари за руку. И замолчал, словно взвешивал, на сколько ему хватит сил.

— Все в порядке, малыш. Не волнуйся…

И снова задумался, наверное, собираясь с силами.

— В сорок четвертом, — тихо начал он, — когда Паттон прорвал оборону немцев, они бросились удирать. Все люди, которые занимали замок… Помнишь?

Конечно, Жан-Мари столько раз слышал рассказ об этих событиях! Бронированные автомобили держали под прикрытием дорогу на Мортен, по которой шла эвакуация из Бретани, а вспомогательные службы тем временем бежали по дороге на Ренн, потому что она была самой короткой. Кого там только не было! Старик резервист, до смерти напуганный студент, не вернувшийся на фронт после госпиталя дезертир, какой-то неизвестно откуда прибившийся украинец, раненый солдат… Они по двадцать человек набивались в грузовики, и без того заваленные какими-то ящиками, мешками, чемоданами… Курс — на восток! Ночами, выбирая самые непроходимые дороги, через холмы и леса они удирали, больше всего боясь встречи с макизарами. Что-что, а уж свою историю Жан-Мари знает! Он был тогда совсем малявкой, но в его разумной памяти взрослого человека до сих пор как бы вторым слоем живет очарованная память ребенка.

— Дай сахару, — просит дед.

Это его лекарство на все случаи жизни: кусочек сахару и на палец водки. Медленно рассасывает сахар, успокаивается и даже пробует шутить:

— Испугался, Жан-Мари? Ничего, я вывернусь…

— Ты что-то говорил про какие-то слитки…

— Ну да. Это целая история. Замок Кильмер служил им базой для разных вспомогательных служб. Их полковник на гражданке был хранителем музея где-то в Баварии. А здесь ему поручили собирать в кучу все ценности, которые его шеф — генерал Генрих фон Ла Саль — награбил везде, где мог. Говорят, он был из потомков гугенотов-эмигрантов. И считал грабеж предметов искусства их возвращением истинному владельцу. Здесь, в замке, в 1944 году было много чего! Картины, старинный фарфор, коллекционное оружие… Ну и конечно, коллекция старинных часов нашей Армели… Ясное дело, ее увели… А из особняка Друэнов, что в Динане, увезли коллекцию старинных монет…

— Да, дед, да. Ну а клад-то?