Солнце Велеса

В пустые миски для богов положили просяную кашу с медом, потом свою долю, хоть по ложке, получил каждый из гостей. Было тесно, поэтому ели стоя, принимая ложку прямо из рук бабки, обходившей гостей; глотали торопясь, чтобы младенец быстрее научился ходить и говорить; кто-то давился, его колотили по спине, все кругом смеялись, женщины повизгивали. Сначала Благота выпил чарку медовухи, остатки плеснул вверх, и чарка пошла опять по кругу. На пиру имянаречения пить положено до упаду, как на свадьбе – чтобы у младенца жизнь сложилась веселой, изобильной, а если вдруг до женитьбы, сохрани Макошь, не доживет, то родинный пир ему богами засчитается за брачный, потому и песни тут поются свадебные.

Веселье шло до самой темноты. Приехавших расспрашивали о событиях лета – слухи о похищении вятичами Вершининых дочерей, о каком-то оскорблении богинь, о бегстве одного из княжеских сыновей, а пуще того о Молинке и Огненном Змее уже понемногу ползли, и людям хотелось знать, сколько в них правды. Играли рожки и гудки, старые бабки пели надтреснутыми, но развеселыми голосами, почти с тем же задором, что и тридцать лет назад.

Березничек кудреватый!
А кто у нас неженатый! —

звенела удалая предсвадебная песня, бородатые старики и морщинистые старухи подмигивали друг другу, вспоминая юность, а Благотина мать выплясывала в кругу у очага, не жалея старых костей. И так весело было смотреть на нее, словно тут, в этой задымленной и душной обчине, пляшет древняя, но неутомимая богиня Макошь, празднуя еще одно обновление вечно юного человеческого рода.

* * *

Теперь предстояло одолеть верст семь волока через лес, до русла Неручи, впадавшей в Болву. За эти дни Благота, который сам наконец-то мог осесть у себя дома, приготовил катки и волокуши, чтобы перевезти лодьи и всю поклажу. Перед выходом из Чадославля к свадебному обозу присоединился один из старейшин, которому было в ту же сторону, – Мыслята из веси под названием Медвежий Бор.

Это был еще не старый мужик, лет тридцати с небольшим, однако уже лет пять он занимал в своем селище место старейшины. Невысокий, крепкий, русобородый, с веселыми голубыми глазами, Мыслята сразу понравился и Лютаве, и прочим угрянам. Судя по узорам на его рубахе, он недавно овдовел, но весь его облик дышал бодростью, дружелюбием и надежностью.

– Меня на пятнадцатом году батюшка женил, – охотно рассказывал Мыслята. – Мать хворала, девчонки в доме маленькие, рабочие руки нужны позарез – ну и женили. Ничего, справился! Через год у меня уже свой мальчонка был. Ему, Помогайле-то, самому теперь семнадцать, только что из бойников вернулся, вот-вот женить буду! Справный малый, не дурак какой-нибудь. Вот по этой осени и будем сразу двух невест искать – одну ему, одну мне! У меня еще сестра осталась девка, дом ведет, но не век же ей со мной сидеть! Вот, хозяйку новую найду, а ее и выдам, пусть свое гнездо вьет.

Несмотря на вдовство и не самый юный возраст, Мыслята был тут одним из лучших женихов, и ни в одном роду, куда ему вздумалось бы посвататься, он бы не встретил отказа.

– У нас мужики и ребята заранее медвежьи лежки выслеживают, – рассказывал Мыслята по дороге через волок. Он шел во главе обоза рядом с Лютомером и Лютавой, показывая окрестности. – Как раз начинают укладываться, то под выворотнем в ельнике, а то и нору целую отроет. У нас к этому делу многие привычны. Такие есть знатные ловцы, что с рогатиной за зиму по три шкуры добывают. Дед мой Глазата за всю жизнь, наверное, голов пятьдесят взял. А еще была у нас бабка, ведунья наша, Лесавой звали. Ох и боевая была бабка, я вам скажу! Ты, Вершиславич, хоть и много повидал, а таких бабок, должно быть, не встречал нигде. Ее отец еще был знатный медвежатник, жил не с людьми, а в лесу, на отшибе. Они с матерью еще до Чадослава Старого здесь обосновались. Он тоже травами да охотой промышлял, а Лесава от бабки мудрости набралась, а от отца – смелости. Сильная была баба, здоровая, любого мужика поборола бы. У нас поговаривали, что она не от женщины, а от медведицы лесной родилась. Но это врут, пожалуй. Я, правда, сам Молчуновой жены не видел никогда, у нас и не знает никто, где он ее взял, но чтобы от медведицы – это уже перебор… Так вот, она, Лесава-то, сама замуж не ходила никогда, так и прожила весь век в лесу, и бабку там схоронила, и отца. Сын у нее был, тоже могучий парень, да пожил недолго – под лед провалился весной. Знатная была бабка!

– Была? – спросила Лютава. – Умерла она?