Солнце восходит на западе

Впрочем, эти определения дал им я, на основании наших бесед. Сами они не имели точного представления о своих политических взглядах. Да и кто кроме минимального числа интеллигентов старого поколения это представление здесь имеет? Старые российские политические течения — давно забыты, а заграничные — неизвестны. В политическом отношении, области оказавшиеся вне советской опеки это — распаханное и перепаханное поле, на которое надо бросать зерна и ждать, чтобы они дали всходы. В условиях немецкой оккупации не было, ни этих зерен, ни всходов. Быть может, настанет и такое время. Трудно быть пророком и предугадать какое зерно даст наиболее быстрый и сочный росток. Но, имея в виду, что советские люди устали от навязчивой партийной пропаганды можно более-менее безошибочно предсказать, что наибольший успех будет иметь то политическое течение, программа которого уложится на одной страничке пишущей машинки.

Я видел представителей новой интеллигенции — полных невежд даже в их области знаний и встречал таковых же с прекрасными познаниями во всех областях. Я наблюдал каких-то угловатых детин с высшим образованием, не знавших в какую руку следует взять вилку и я видел благовоспитанных юношей, не закончивших десятилетку, галантно целовавших дамам руку. Я встречал двадцатилетних дам (в берете, с папироской во рту), бывших уже пять или шесть раз замужем и имеющих весьма свободные взгляды на все и я видел такого же возраста девушек (с томными глазами и толстой косой), красневших при каждом обращенном к ним вопросе. Каких только людей не видел я здесь…

Советская эпоха на всех наложила тяжелый отпечаток, но, тем не менее, она не могла задавить в них сущность русского человека. Сущность — многогранную, разноликую и глубоко индивидуальную. И сущность эта, хоть и придавливаемая извне, создавалась все же внутри себя, не столь под давлением советского быта, сколь под влиянием наследственности, крови, семьи и ближайшего окружения.

Поэтому, если делать какие-либо обобщения, то к этому надо подходить очень осторожно. Если меня спросят в чем заключается отличие подсоветских людей от жителей других европейских стран, то я скажу, что отличие это есть, но оно, главным образом, внешнее. Эти люди — обобраны советской властью. Обобраны — физически и духовно. Физическая обобранность бросается в глаза сразу же как только вы сойдете с поезда. Обобранность духовную вы заметите не у всех, но у очень многих, в разной степени и под разными углами.

Длившееся десятилетиями физическое обирание народа, выработало в подсоветских людях необыкновенную приспособляемость и граничащее с фантастикой уменье самостоятельно разрешить любую, казалось бы — неразрешимую задачу, поставленную повседневной жизнью. Это качество, приобретенное в результате тяжелых уроков социалистического быта, в свое время, очень пригодится русскому народу. И я думаю, что не ошибусь, если скажу, что когда наступят сроки, то, благодаря именно этому качеству, нормальная жизнь в России будет восстановлена с быстротой, которая при подобном же опустошении, не была бы мыслима ни в одной стране.

Духовное обирание, проводимое большевиками, еще более интенсивно чем физическое, повело к тому, что значительный процент российской интеллигенции всех возрастов ушел в своего рода внутреннюю эмиграцию. На своем пути я встречу немало этих эмигрантов. При советской власти они внешне ничем не отличались от обычных советских обывателей. Но внутренне они жили необычной для этих обывателей духовной жизнью. Они писали стихи, повести и романы, которые в СССР напечатать нельзя. Они работали над философскими и религиозными вопросами, о которых в СССР нельзя было даже говорить вслух. Они тайком пожирали запрещенную литературу, поскольку последняя попадала в их руки. То обстоятельство, что они все это делали не ради славы или гонорара и редко имели возможность даже поделиться с кем-либо плодами своей духовной жизни (были случаи, когда первым слушателем оказался я), делает их подвиг еще более значительным.

Этот невидимый актив российской интеллигенции, в свое время, сыграет свою роль в духовном возрождении нашей страны. И, когда я вспоминаю этих людей, то слова ленинградского профессора, с которым мне довелось беседовать в Пскове, о нынешнем состоянии российской интеллигенции, не кажутся уже столь безнадежными. Во всяком случае, что касается меня, то я бы без особого раздумья, за одного вот такого внутреннего эмигранта отдал бы десяток отечественных болтунов из рядов прогрессивной интеллигенции начала двадцатого столетия.