Солнце встает из-за Лувра

– Одевайтесь. Побеседуем немного… а так как разговор рискует затянуться, я сяду… Потом вы пойдете со мной. Необходимо, чтобы вы констатировали потери.

– Нет, но… Это что, серьезно?

– Более, чем вы думаете. Э-э… Бирикос, это вам что-нибудь говорит?

– Ларпан, это вам что-нибудь говорит? Бирикос, это вам что-нибудь говорит? Если я хорошо понимаю, у вас на все стандартные вопросы.

– Отвечайте, а не паясничайте.

– Да, это имя мне кое о чем говорит. Бирикос – это тот грек, который приходил ко мне вчера.

– Куда?

– В Агентство.

– В котором часу?

– После полудня.

– Ему, должно быть, у вас понравилось. Он возвратился в вашу контору ночью и поселился там…

И он пустился рассказывать мне о происшедшем, иллюстрируя свое повествование фотографиями, сделанными на месте мастерами своего дела из уголовной службы опознания, выкладывая всю историю монотонным голосом, а я в нужных местах вставлял «ах!» и «ох!»

Он не рассказал мне ничего нового. Его выводы и заключение судебно-медицинского эксперта совпадали с моими в отношении трагического конца Бирикоса.

Грек был убит из его собственной пушки – чуть ли не собственноручно во время борьбы. Соседи ничего не слышали, поскольку в моей конторе есть звукоизоляция.

– И что это означает? – спросил Фару, заканчивая свой рассказ.

Я выразительно пожал плечами.

– Теперь ваша очередь, Бюрма.

– Что вы хотите, чтобы я вам рассказал?

– Все, что вы знаете об этом Бирикосе.

– Немного. Он разгуливал по холлу Трансосеана, когда я пошел туда, чтобы заняться Женевьевой Левассёр…

– Момент! Вы с ней связались?

– Я сделал все, что мог, для этого, но ее все время не было дома. Надеюсь, что сегодня мне больше посчастливится… если вы дадите мне эту возможность. Надеюсь, что она не предоставлена сама себе?

– Не заводитесь. Она под присмотром, аккуратненько. Я не могу начать полное расследование на ее счет. Даже если бы и начал, то не смогу закончить. Потому-то я и рассчитываю на вас. Вы примете эстафету из рук тех инспекторов, которые сейчас этим заняты. И пойдете дальше них. Мне хотелось бы, чтобы вы действовали побыстрее, потому что в конце концов она заметит что-нибудь. Я думаю, вы поняли меня.

– Я очень хорошо понял.

– Ладно. Итак? Бирикос?

– Ник Бирикос выследил меня до самой моей конторы. Это происходило утром. Я засек его и хотел, в свою очередь, последить за ним. Но это не понадобилось, поскольку он сам явился ко мне после полудня.

– Зачем?

– Чтобы наболтать мне с три короба…

Я сказал, о чем.

– …И он ушел. Больше я его не видел.

– Сейчас вы его увидите.

– Он все еще у меня?

– В настоящий момент он должен быть в морге. Вы составили себе какое-нибудь представление об этом типе?

– Довольно забавный тип, если только он не сообщник Ларпана. Он был знаком с Ларпаном, быть может, больше, чем он говорил, и жил в том же отеле.

– Исходя из нашего расследования, Бирикос не имеет уголовного прошлого. Но это ничего не значит. Такова и ваша идея?

– Нет.

– Так скажите же, что вы думаете?

– По-моему, это один из тех самых беспринципных коллекционеров, которых на свете больше, чем думают. Он принял меня за сообщника Ларпана.

– Объясните поподробнее.

– Допустим, что он ожидает в Трансосеане, в котором остановился… Он долго там прожил?

– Около десяти дней.

– Ладно. Допустим, он ожидает, что ему передадут украденную картину. Он не знает ни вора, ни лицо, которому поручены переговоры. А если он знаком с Ларпаном, то это именно так, поскольку оба живут в одном отеле, но ему неизвестна его роль, если можно так выразиться. Когда он узнает о смерти Ларпана, а тот так или иначе связан с шедевром, раз таскал на себе его копию, он сосредоточивает свое внимание на покойном. И носит траур. Не по покойному, а по картине. Он знает, что мадемуазель Левассёр была любовницей Ларпана. Слышит, что я ею интересуюсь. Видит тут же, что я не легавый, и инстинктивно следит за мной. Обнаружив мою профессию…

– …Он говорит себе,– добавил Фару со смехом,– что частный детектив может быть только сообщником укравшего картину…

– Да, более или менее так. Частные детективы ведь бывают замешаны во всевозможных делишках. Я знаю таких, которые в своей извращенности доходят до того, что соглашаются выполнить особую работу для официальных фараонов.

– Ладно уж. Возвращайтесь к Бирикосу.

– У него возрождается надежда. Он приходит ко мне, чтобы попытаться выведать что-либо. Я разочаровываю его ожидания. Тем не менее он убежден, что картина у меня. Раз я не захотел понять его намеков, он решил прибегнуть к силовым приемам. Ночью он возвращается ко мне в контору, чтобы обшарить ее…

– Согласен,– говорит Фару.– И он находит картину. Все это принимает для вас дурной оборот, Бюрма.

– Он ничего не находит. Если бы картина попала ко мне, правда, не знаю, каким путем,– я отдал бы ее вам еще вчера за три миллиона премии.

– Черта с два. Картина стоит несколько сотен миллионов. Всегда можно найти психа коллекционера, который предложит, например… половину. А половина от нескольких сотен миллионов – это все же несколько сотен миллионов.

– Я говорю вам, что он ничего не нашел.