Солнце встает из-за Лувра

– Ладно. Он ничего не нашел. Тогда от отчаяния, в бешенстве, в гневе,– с большой иронией усмехнулся Флоримон Фару,– он кончает жизнь самоубийством. Вернее, пытается это сделать. Тип, сопровождавший его, хотел помешать. Не будем забывать, что произошла борьба, в ходе которой Бирикосу удается-таки выполнить свою задачу саморазрушения. Он отправляет пулю прямо в свое сердце.

– Не заходитесь.

Он сурово морщит лоб:

– Тогда объясните мне иначе драку и ее трагический исход, если они не нашли картину.

– У меня нет ни объяснений, ни картины… Если только не…

– Да?

– Черт побери! Этот Бирикос не был похож на бандита.

– Как многие греки – тип авантюриста, но не более. Во всяком случае, могу вам повторить: никакого уголовного прошлого. У нас по крайней мере. Через несколько дней будем располагать информацией из Афин.

– Он не смог бы сам взломать мою дверь. Он прибег к помощи бандита. Настоящего. И этот бандит… А, ну прямо конец света! Мне громят всю контору, оставляют жмурика в залог, ко мне пристают фараоны, и у меня накрылись пятьдесят тысяч.

– Пятьдесят тысяч?

– Вы тоже шарили?

– Да.

– Вы знаете, где письменный стол Элен? В верхнем ящике были деньги?

– Как обычно, ни гроша.

– Не говорите о том, чего не знаете. А у Бирикоса?

– Тоже ни гроша.

– Вот вам и причина драки. Бирикос искал картину. Но его случайный сообщник хотел стащить мои деньги. Бирикос был в определенном смысле честным человеком. Он хотел заставить того, другого, бросить это дело, угрожая револьвером, взятым им с собой из предосторожности, имея в виду именно социальное положение своего помощника. Драка и смерть Бирикоса. Бандит забирает как мои деньги, так и деньги Бирикоса, не забыв прихватить его пушку.

Фару, помолчав немного:

– Это в конце концов вполне возможно. Гм… Вы говорите – пятьдесят тысяч?

– Да.

– В Агентстве Фиат Люкс никогда не было пятидесяти тысяч. Если бы такое случилось, все бы знали.

– Ладно. Скажем, тридцать. Я хотел смухлевать… Поскольку выплата компенсации наверняка затянется…

– Ну, Нестор, черт бы вас побрал! Вы хотели воспользоваться случаем, чтобы нагреть страховую компанию на двадцать тысяч! А?

Я прикинулся раскаивающимся грешником.

Во всяком случае, если меня когда-нибудь облагодетельствуют на тридцать кусков, это превысит ту сумму, которая когда-либо лежала в этом ящике, раздувавшемся от гордости и заклинивавшемся в своих пазах каждый раз, когда в его чреве оказывалось триста пятьдесят франков.

Возвращаясь к тому же сюжету, я сказал:

– Вот единственно возможное объяснение. Оставляя в стороне вопрос о картине… Я вас предупреждаю сразу, Фару. Если вы будете и дальше подозревать меня в причастности к этой истории с картиной, то хоть тресните, а я не стану для вас шпионить за красоткой Женевьевой Левассёр.

– Ладно,– сказал он.– Я не думаю, что картина была у вас. Что же касается Левассёр, то я подумал… Сейчас мне кажется, что она слишком скомпрометирована в этом деле, и не стоит очень уж цацкаться с ней. Вы прекрасно понимаете: если этот Бирикос пошел следом за вами только потому, что вы спрашивали о Левассёр, значит, для него Левассёр и Ларпан – одно целое.

– Необязательно, но в конце концов как вам будет угодно.

* * *

Я пошел вместе с Фару в агентство, где законные власти оставили для охраны одного легавого в форме, который, видно, очень радовался, что ограбили частного детектива. Я констатировал потери, еще раз подтвердил пропажу несуществующих тридцати тысяч и отправился в морг, по-прежнему эскортируемый Флоримоном. Опознал Ника Бирикоса с такой уверенностью, как если бы он был мое собственное дитя, и мне вернули свободу. Я вернулся к себе в контору в 14 часов, обычное время возвращения служащих на работу. Там позвал соседнего слесаря, чтобы починить замок, и, не теряя времени, возобновил мои поиски в надежде обнаружить то, что могло привлечь грабителей, кроме картины, которой, как я точно знал, у меня никогда не было. Несомненно, они обнаружили нечто. Нечто важное. Но я так и не смог понять, что. Я бросил свои безуспешные поиски, оставил слесаря и мою контору на попечение консьержки и пошел рыться в пыльных коллекциях Национальной библиотеки. Со вчерашнего дня я хотел совершить экскурсию в это заведение. Но у меня не хватало времени. Сегодня оно у меня было. И я его потерял. Напрасно перелистал целую кучу газет за 1925 год в поисках откликов на дело о вымогательстве, совершенном в этот период Ларпаном-Дома. Так как я не спросил у Фару точной даты, мне пришлось рыться без всякой системы, и я ничего не нашел. Бросив это мероприятие, вернулся в свою контору. Только вошел, как телефон встретил меня своим веселым звонком. В темноте я снял трубку:

– Алло.

– Месье Нестора Бюрма, пожалуйста.

Серебристый женский голос.

– Нестор Бюрма собственной персоной, мадам.

– Ма демуазель,– поправила она.– Мадемуазель Женевьева Левассёр.

Мои пальцы стиснули трубку. У меня перехватило дыхание, я поперхнулся и не смог ответить.

– Алло, алло,– нетерпеливо повторила моя прекрасная собеседница.

– Алло,– сказал я.

– Мое имя что-нибудь говорит вам, месье Бюрма?