Солнце встает из-за Лувра

Но сегодня у нас на дворе был январь. Луи Лёрё предвосхитил весеннюю дату. Он наплевал на календарь, будь он грегорианский, русский или природный. Наилучшим оказался календарь Лёрё. И если верить письму – обычному письму от мадам Лёрё, к тому же полученному с порядочным опозданием все из-за тех же забастовок, а в этом письме сквозили явные и определенные чувства беспокойства и раздражения, беглец находился в Париже уже несколько дней. Яснее ясного был тот факт, что мадам Лёрё скоро лишит меня этой работы. Я чувствовал это. Не так уж я был ей полезен, следует признать. Эта комедия – получать деньги от жены, чтобы отыскать мужа, и получать от мужа, чтобы сопровождать его во время пребывания в столице,– не могла длиться вечно. И, может быть, чувствуя, что скоро мне не придется больше им заниматься, я быстренько отправился на поиски Лёрё, который не объявился до сих пор, хитрюга, даже если и остановился в том же самом отеле (а он прежде не прятался). Кто знает, быть может, я сделал это в надежде еще разок попировать за его счет!

* * *

Попировать за его счет!

А еще считаю себя детективом!

Заказав десерт, Луи Лёрё встал, чтобы сходить «кое-куда». Я остался сидеть один за куском сыра бри. Проглотив его, я принялся проглядывать вчерашнюю газету, которая валялась на соседнем стуле. Господин Рёне, второй президент IV Республики, обратился с традиционным посланием к обеим палатам. Эмиль Бюиссон, враг общества номер один, предстает перед судом присяжных вместе со всей своей бандой. Жилищный кризис в Берлине, розыск картины Рафаэля, украденной из Лувра – поиски картины и вора,– не дал никакого результата. В Лондоне… Внезапно я взглянул на часы. Мои остановились. Я вывернул шею, чтобы посмотреть на стенные часы в большом зале. Отшвырнул газеты. Случилось то, что я и думал. Прошло порядком времени, как Лёрё ушел из-за стола. Слишком много времени, чтобы он теперь вернулся. Чертов шутник. Он смылся по-английски. Я подозвал гарсона и попросил счет.

– Вы не ждете этого господина?– спросил он, указывая на пустой стул.

Я проворчал:

– Знаете что, нечего измываться надо мной второй раз за такой короткий срок!

На те чаевые, которые я оставил ему, вряд ли он сможет пригласить к себе актрису из Комеди Франсэз.

* * *

В довершение всего снаружи моросил холодный мелкий дождь. Я огибал груды душистых овощей, и если у меня было противно на душе, то это вовсе не было данью местному колориту. Луи Лёрё обвел меня вокруг пальца, как школьника, не стоит отрицать это. Зима на него плохо действовала. Весной он был более общительным. Зимой же предпочитал не посвящать меня в тайны своих шалостей, насколько я понимаю.

Пройдя несколько шагов, я успокоился и заинтересовался передвижениями розничных торговцев, которые пополняли свои запасы, торгуясь понемногу, что в своих лавк»х они не допускают. И вдруг все пешеходы, все оборванцы, курсирующие тут, расступились, чтобы пропустить полицейскую машину, мчавшуюся с большой скоростью. Краснорожий толстяк в куртке, восседающий на ящике, полном апельсинов, обратился к одному из своих коллег:

– Эй, Жюль! Что это там за шухер? Только что проехал «рено» из префектуры. Это, часом, не облава?

– Нет, это экономический контроль,– ответил я. Тип оглядел меня, видимо, вспомнив все те бифштексы, которые он ухитрился проглотить во времена ограничений.

– Не накликайте беду! – сказал он.

И тут же прыснул. Скажи, пожалуйста, экономический контроль! По всей видимости, он уже с давних пор привык плевать на него.

Подошел какой-то тощенький тип в кожаном пальто:

– Это на улице Пьер-Леско,– сказал он.

– А что там происходит? – спросил краснорожий.

– Не знаю, полно легавых.

Краснорожий выпятил толстые губы:

– Пойду-ка выпью стаканчик божоле,– сказал он, как будто связывая все это воедино.

Я направился к улице Пьер-Леско, кишащей толпой торговцев. Между торговцами фруктами и банановым складом собралась толпа, сдерживаемая полицейскими в форме. Полицейский фургон остановился немного дальше, а рядом с ним голубой открытый «рено». Я подошел поближе.

– Проходите! – повторяли полицейские.

Толпа притворялась глухой. На пороге здания, украшенного всевозможными эмалированными табличками, о чем-то спорили два гражданина инспекторского вида. К ним подошел третий, вынырнувший из темных глубин коридора. На нем был плащ грязно-бежевого цвета, коричневая шляпа, которая шла ему хуже некуда, а его физиономия была украшена седеющими бакенбардами. Это был мой приятель Флоримон Фару, комиссар уголовной полиции. Я позвал его, помахав рукой. Он ответил тем же и разорвал в мою честь цепь полицейских.

– Что вы тут вынюхиваете? – спросил он, пожав мне руку и небрежно представив своим подчиненным.

– Обход бистро,– ответил я.

– В самом деле?

– И меня даже успели наколоть. Можно подать вам жалобу?

– У меня нет желания шутить.

Он зевнул.

– Я дрых… Был на дежурстве, но дрых и… ладно, такова наша работа.

– А что тут происходит?

– Обычная работа полицейских. Это вы звонили?

– Куда это?

– В контору.

– Нет. А вам звонили?

– Да.

– Это не я. А почему вы так думаете?