Солнце встает не для нас

— Но не плотность воды! — победоносно восклицает Роклор. — В океане все всегда колеблется. Изменяется температура воды, а вместе с тем — ее плотность. Чуть зазеваешься — и подлодка провалится на несколько метров. Вспомните Мертвое море, доктор, — какая там страшная плотность!

— Вы бывали на Мертвом море, Роклор?

— Нет доктор, это я так, к слову. И все-таки плотность воды там такая, что и захочешь утопиться — не утопишься.

Эта мысль приводит его в восторг: он гогочет. И в самом деле, трудно представить его на месте какого-нибудь незадачливого утопленника.

Разговор наш прерывает невесть откуда взявшийся матросик:

— Вас, доктор, просят на кухню.

— Запомни, салага, — тут же накидывается на него боцман, — что на подлодке нет кухни, а есть камбуз. Кроме того, ты должен был сказать «господин врач», а не «доктор».

Новобранец заливается краской и умолкает. Знай сверчок свой шесток. А Роклор, сам называющий меня просто «доктор», очень доволен что может выразить свое уважение ко мне окольным путем, дав нагоняй подчиненному.

Я оставляю в покое тренажер и следую за матросиком.

В узком смысле слова камбуз — это царство кока Тетатюи (все зовут его Таитянином, хотя он родом с островов Гамбье[6]) и его помощника Жегу. В более широком — включает в себя также владения пекаря (на корабельном жаргоне — «пек») и интенданта Марсийяка.

Ко всем четверым я отношусь с огромной симпатией: они, наверное, самые большие труженики на корабле. С семи утра до девяти вечера оба кока не покладая рук готовят завтраки, обеды и ужины для ста тридцати человек. А пекарь с девяти вечера до семи утра, уж вовсе без передышки, выпекает румяные батоны, пирожки, бриоши, рогалики и пирожные, не говоря о всевозможных запеканках и пицце.

Если вы спросите у любого из членов экипажа, как он оценивает корабельную стряпню, все в один голос ответят: «Сущее объеденье!» Однако, восхищаясь ею в общем и целом, они, как и подобает настоящим французам, не преминут раскритиковать ее по мелочам.

Кока с пекарем эта критика неизменно задевает. За ними водится милая слабость, присущая любой хорошей домохозяйке; они любят, чтобы их стряпню хвалили.

Войдя в камбуз, я вижу, что вся компания уже в сборе — Таитянин Тетатюи, бретонец Жегу (такой же молчальник, как Морван) и уроженец Лангедока Марсийяк. Даже пек здесь, хотя ему, казалось бы, самое время отсыпаться после трудовой ночи. Все с серьезным видом уставились на четырех мороженых лососей.

— Вот какое дело, доктор, — обращается ко мне Марсийяк. — Вытащил я эти рыбины из морозилки и что-то мне не очень понравилось, как они выглядят. А вы что скажете?

Я гляжу на лососей. Туши внушительные, в каждой — килограммов пять. Но откуда мне знать, почему их вид не нравится интенданту?

— Сперва выслушаем кока, — говорю я.

— Ничего не поделаешь, — решает Тетатюи, — придется их распотрошить.

Пока они вместе с Жегу орудуют ножами, я гляжу на их руки. Чистые, не придерешься. Ногти коротко острижены, никаких порезов, — загноившийся порез представляет опасность и для них самих, и для всего экипажа.

— Готово, — объявляет Тетатюи.

Смотрю во все глаза, но без толку. Понятия не имею, как должна выглядеть лососина, если она не сварена, да и запаха нет никакого — ведь она только что из морозилки. На всякий случай, слегка поморщившись, говорю:

— А вы что думаете, кок?

— Вроде бы не так страшно.

— А вы, Жегу?

Жегу молча кривит губы. Скажи кто-нибудь из них хоть слово, все и уладилось бы. Мне было бы за что зацепиться. Но они как воды в рот набрали. Мы впятером с молчаливым неодобрением взираем на распотрошенных лососей.

— И все-таки, — изрекает наконец пек, указывая на самого крупного, — вот эта рыбина недурна.

— Совсем недурна, — соглашается Тетатюи.

— Оказывается, все не так уж и плохо, — говорит Марсийяк проводя пальцем по щеточке усов — Значит, они съедобны?

Он-то первым и забил тревогу, вызвался играть роль прокурора, а теперь, видите ли, переметнулся в защитники. Понять его можно: потеря рыб будет на его совести.

Но теперь начальник склада возобладал в нем над блюстителем гигиены:

— Значит, они съедобны?

— Съедобны, да не совсем, — бросает Тетатюи.

Жегу продолжает играть в молчанку, да и пекарю, судя по всему, сказать нечего. Все четверо мнутся. В мою сторону не глядят, но явно ждут моего решения. А оно уже принято. Передо мной только что промелькнула ужасная картина: на подлодку обрушивается волна кишечных заболеваний, две трети матросов и офицеров держатся за животы, вахтенная служба трещит по всем швам, моральное состояние экипажа с катастрофической скоростью падает.

— Ладно, — говорю я, — давайте не рисковать. Отправим эту тухлятину в уплотнитель. Я подам рапорт старпому.