Солнце встает не для нас

Вот так новость! Уж если этот типичный бретонец, а стало быть, атеист, антиклерикал и республиканец самого левого толка занялся столь возвышенной метафизикой в подводных пучинах, тут что-то кроется.

Я переспрашиваю:

— С тех пор, как вы служите в подводниках?

— Ну да, — говорит он. — Вообще-то я не против устрашения противника. От этого не увильнешь. Но с другой стороны, как вспомнишь про всю нашу братию — французских, английских, американских и советских подводников, которые без конца кружат по морям-океанам, готовые в считанные минуты уничтожить базы противника, а вместе с ними и половину планеты, так и подумаешь: да это же чистой воды безумие!

— И вам кажется, что, если бы существовал бог, он не допустил бы этого безумия?

— Не знаю, — отвечает Легийу. — А вы как считаете?

— Даже если бы он существовал, — говорю я, — ситуация, на мой взгляд, была бы не менее абсурдной. Иными словами, бог вполне мог бы допустить, чтобы люди уничтожили созданную им планету.

— Ну уж нет, — возражает мой собеседник. — Существуй он на самом деле, он бы этого не позволил.

— Слушайте, Легийу, — говорю я, — рискуя вас разочаровать, должен вам напомнить, что история омрачена памятью о бесчисленных кровопролитиях, их не предотвратило ничье сверхъестественное вмешательство. Более того, эти бойни чаще всего совершались как раз во имя господне.

Легийу ненадолго замолкает, потом опять принимается за свое:

— Стало быть, доктор, в бога вы не верите?

— Вера — дело тридесятое. Главное — это знание. А никаких знаний о боге у нас нет и быть не может.

— Почему же в таком случае, — произносит Легийу с оттенком угрозы, — вы по воскресеньям предоставляете лазарет лейтенанту Бекеру?

Так вот к чему сводится вся его метафизика, все эти возвышенные темы! Наконец-то мы низверглись с небес на грешную землю! Я снова оказываюсь лицом к лицу с этим упрямым бретонцем, антиклерикалом и республиканцем, который ни за что не раскошелится на самый пустяковый подарок для своего деревенского священника.

— А почему бы и нет? — говорю я.

— Вы не понимаете, что делаете, доктор! Этих святош на борту от силы десяток, а они транслируют свои молитвы по всему кораблю!

— Ну и что?

— Вспомните о ребятах, что пришли с ночной вахты. Для них это воскресное утро ничем не отличается от будней. Они отоспаться хотят!

Что я могу на это ответить? Хотят отоспаться — пускай не включают репродукторы возле коек. Но я не желаю вступать в пререкания и погружаюсь в свои бумаги. Легийу слоняется по лазарету. Покончив с писаниной, я спрашиваю:

— А как обстоят дела с вашей лавочкой?

— Лучше некуда. Прямо золотое дно. А самое главное, благодаря этому я вижусь с массой народа. Кстати, доктор, есть у меня один клиент, он что-то не в себе. Механик Бруар, старшина второй статьи.

— Он вам на что-нибудь жаловался?

— Да нет.

— А почему же вы тогда решили, что он не в себе?

— Потому что он каждый день покупает у меня по сто граммов конфет.

— И это вы считаете доказательством?

— В каком-то смысле — да. Если ему нужны сладости, чтобы меньше хотелось курить, он бы взял сразу килограмм или два, а не надоедал мне каждый день со своими ста граммами. Нет, доктор, дело тут в другом: парень ищет возможность поговорить.

— Но вы же сами сказали, что он рта не раскрывает.

— Ну, говорить-то он говорит, только все больше по пустякам. Ходит вокруг да около. Вы бы вызвали его на осмотр. Может, он и выложит вам, что там у него стряслось.

— Но не могу же я сам его вызвать? Без предлога?

— Предлог есть: он кашляет.

— Ну, ладно, передайте ему, чтобы зашел в конце приема. Там видно будет. Как, вы говорите, его зовут?

— Бруар. Высокий такой, худой, грудь впалая. И в глазах тоска зеленая — симптом, надеюсь, вам известный.

Глава IV

Радиограммы от родственников нам обычно вручает радист, но в эту субботу, в конце третьей недели плаванья, их взялся раздавать старпом. Когда он появляется в кают-компании, сердце мое вздрагивает. Я поспешно отворачиваюсь и склоняюсь над бокалом с лимонадом, который кажется мне таким же пресным, как и мои мысли.

«Спасибо, спасибо, старпом…» Вот и все. Боковым зрением я вижу, что руки его опустели. Если мы когда-нибудь увидимся с Софи, я скажу ей, что нет ничего мучительней молчания, оно поддерживает надежду, но в то же время постоянно обманывает ее. Уж лучше настоящий разрыв, похожий на взмах скальпеля: рана заживает быстрее, чем гнойник.

Весь вечер я изо всех сил стараюсь не следовать примеру молчальницы-Софи, но в таком состоянии трудно быть душой общества.