Солнце встает не для нас

— Старпома? — удивляюсь я. — Да чем же ему не угодил старпом?

— Тем, что читает подряд все радиограммы. А бывает, не передает их адресатам.

— Скажите мне еще, Роклор, что вы сделали, когда Бруар пырнул вас вилкой?

— Да ровным счетом ничего. Обмотал руку носовым платком и пошел в лазарет.

— И ничего не сказали?

— Этого еще не хватало! Мы с Бруаром друзья, разве непонятно? Он и так уже свалял дурака!

Я смотрю на рентгенограмму: все кости целы. Собственноручно перевязываю Роклора и отправляю отдыхать.

— Вот что, Легийу, я пойду закончу завтрак, а вы тем временем поищите Бруара и попросите его зайти ко мне.

— С чего это я вам понадобился, доктор? — вызывающим тоном спрашивает Бруар, когда я через полчаса возвращаюсь в лазарет. Вид у него весьма мрачный.

— Эта надобность отпадет, — говорю я, — если вы не соизволите сбавить тон. Достаточно с меня того, что я лечу ваш кашель и перевязываю ваших дружков-приятелей. Но если вы не будете артачиться, мы, возможно, и столкуемся.

Я произношу все это быстро, сухо, и он малость сникает.

— Лично против вас, доктор, я ничего не имею.

— Спасибо хоть на этом.

— Но видите ли, доктор…

— Я вижу, вы не хотите, чтобы я вам помог.

— О какой помощи вы говорите?! — взрывается он. — Чем вы мне поможете? С подводной службой у меня все кончено! Теперь со мной могут сделать что угодно. Засадить в тюрягу, лишить звания, выслуги лет и вытурить из флота. Только мне начхать! Я уже принял решение. Закончится путина, вернусь на Иль-Лонг, соберу вещички — и поминай как звали!

— Да успокойтесь вы. — Я беру его за руку и усаживаю на стул. — Скажите мне, сколько рейсов вы сделали?

— Это у меня пятый, — отвечает он уже более миролюбивым тоном.

— Да, немало. Я понимаю, с вас достаточно. Что, если вам подыскать себе место на Базе? Ну, например, в судоремонтных мастерских — вы же механик. По-моему, это вполне возможно. Женатому человеку, — продолжаю я, — трудно выдержать эти шестьдесят или семьдесят дней. Вы женаты? Дети у вас есть?

— Женат. Но, — он сглатывает слюну, — детьми не обзавелся.

— А жена дает вам знать о себе?

— В последний раз я не получил радиограмму.

— И это вас беспокоит?

— Беспокоит — это мягко сказано. Она же у меня беременна!

— Но и в этом случае у вас нет особого повода для беспокойства. Все должно обойтись хорошо.

— Много вы знаете! — чуть ли не кричит он. — Повод есть, да еще какой! В прошлом году мы тоже ждали ребенка. У нее был выкидыш, она чуть не умерла, а я был в рейсе и даже не подозревал об этом!

— Короче говоря, вы боитесь, что беременность проходит неудачно, а вы опять не в курсе дела?

— Вот именно! — восклицает Бруар тоном, в котором слышится и гнев и облегчение. — Вот именно!

— А чем был вызван первый выкидыш? — спрашиваю я, выждав паузу.

— Она упала с лестницы.

— Но послушайте, Бруар, первый выкидыш был случайным, и нет оснований думать, что он повторится.

Мой довод заставляет его призадуматься, но отнюдь не убеждает.

— А если повторится! — взрывается он. — Как я узнаю? И все из-за этой чертовой цензуры!

Я смотрю на него: вот в чем, оказывается, загвоздка!

— А может, ваша жена просто-напросто забыла отправить вам очередную весточку?

— Вы не знаете мою жену, доктор!

— Или, скажем, радиограмма поступила на Базу слишком поздно и ее не успели переслать на борт?

— Такое бывает, — нехотя соглашается он, — да только я дошел до ручки на этой треклятой железяке под водой, где ни одна живая душа до тебя не докричится.

Если подводник называет свое судно «железякой», значит, он действительно дошел до ручки.

— Подождите меня здесь, Бруар, — говорю я ему, бросая взгляд на часы. — Я потолкую с одним человеком и тут же вернусь.

Не давая ему времени на ответ, я выхожу из лазарета и отправляюсь на поиски старпома.

Я нахожу его в центральном отсеке, возле трех перископов, которые никогда не используются по назначению — «по причине скрытности», но тем не менее содержатся в порядке — «на случай необходимости».

— Позвольте задать вам нескромный вопрос, — обращаюсь я к нему. В его черных глазах загораются огоньки.

— А вот я и мысленно не позволяю себе вмешиваться в ваши профессиональные дела, — отвечает он и тут же улыбается, чтобы подсластить поднесенную мне горькую пилюлю.

— Вы подвергали цензуре последние радиограммы?

— Нет.

— Я могу сказать об этом Бруару?

— Пришлите его ко мне. Я сам ему скажу.

Пикар, разумеется, уже знает все, или почти все. Я продолжаю:

— Во что ему обойдется эта вилка?

— Десять дней гауптвахты на борту.

— А в чем заключается наказание?

— В обычной работе.

— Стало быть, его можно считать чисто символическим?

— А вы что предлагаете? — спрашивает Пикар неожиданно серьезным тоном. — Отправить его на ночь на верхушку грот-мачты? Заковать в кандалы и недели на две бросить в трюм? Или попросить капитана, чтобы он самолично отвесил ему сотню ударов плетью о девяти хвостах?

— А может быть, — вмешиваюсь я, — привязать его на сутки к приемной антенне?

— И целые сутки не получать радиограмм? Это уж вы хватили лишку, господин эскулап.

Он раскатисто смеется, зондирует меня взглядом и говорит:

— Валяйте!

— Что значит «валяйте»?