Солнце земли Русской

— А в-четвертых, дорогой наш фон Радшау, если уж переходить в русское вероисповедание, то следует делать это как можно скорее, до того, как нам придется давать ответ Андреасу фон Вельвену, хотим ли мы дальше служить под его знаменами.

Августин даже не сразу и понял смысла слов, только что произнесенных.

— То есть… — пробормотал он и удивленно уставился сначала на Кальтенвальда, а потом на Леерберга, продолжившего разговор:

— А то и есть, дорогой Августин, что если мы примем русское вероисповедание до того, как снова встретимся с юнгмейстером Андреасом, то у него уже не будет веских доводов против нашего перехода на службу к Александру и нам легче будет убедить его в том, что и под львами Александровых знамен мы сможем столь же ревностно служить христианской вере, как и под штандартами Тевтонского ордена.

Столь судьбоносная беседа происходила в среду, а уже на другой день, в четверг, трое тевтонских рыцарей стали свидетелями обряда Крещения, что им, ввиду их последних решений, было весьма любопытно. Тем более что у этого Крещения была занимательная предыстория.

Крестили одного ингерманца, приехавшего в Торопец искать свою жену. Этот ингерманец был богатым рыбным торговцем, но с недавних пор залаял, то есть стал страдать неким странным недугом собаколаяния, особым помешательством, возможно, свойственным народу, населяющему Ингерманландию. Сам он доселе пребывал в дикости и мраке язычества, в то время как супруга его, родом русская, была крещена, а с тех пор, как муж стал лаять и не мог более заниматься торговыми делами, она взвалила купеческую долю на себя.

При том, что весьма важно, родной брат лающего ингерманца, не то Пельгуй, не то Пельгусий, был избран вождем своего народа. Желая укрепить добрые отношения с новгородцами, под чьим господством и покровительством находилась Ингерманландия, перед началом Великого поста он принял в Новгороде святое Крещение под именем Филиппа в честь апамейского мученика. К тому же, как он сам свидетельствовал, к нему явилось нечто, грозно сказавшее ему: «Аль не хочешь лаять, подобно брату, то прими святое Крещение».

Новокрещенный Филипп сильно уверовал в Бога, стал усерднейшим христианином, а перед Пасхой, во время горячей молитвы, он слышал снова голос, сказавший ему: «Аль не хочешь, чтобы брат твой лаял, иди и крести брата да обвенчай его с женой, Февронией христианкой, которая ныне в Торопце обретается».

На Пасху бывший Пельгуй явился в Торопец со своим лающим братом, которого должны были крестить, а затем и браковенчать с женой.

Обряд проходил в Георгиевском соборе, куда верующие русичи, Александр и все князья, а с ними и тевтоны, ежедневно приходили для воздаяния молитв и славословий воскресшему Христу. После окончания утренней службы епископ Меркурий изготовился принять оглашенного ингерманца в баптистерии, именуемом у русов крестилищем. Сюда же последовали не очень многие, в том числе и князь Александр, а с ним напросились и тевтонские рыцари, открывшись ему, что вскоре, быть может, тоже восприимут русское вероисповедание.

Крестильную купель украсили тремя горящими свечами. Все преисполнились благоговения. Ввели обуреваемого. Он был бледен и смотрел себе под ноги. Епископ возгласил благое слово, начался обряд. Покуда всё шло хорошо, ектеньи и молитвы… но едва Меркурий стал совершать елеопомазание и только поднес ко лбу крещаемого кисточку, как тот вдруг поднял на него страдальческие глаза и громко залаял. Когда опустил глаза, лай медленно угас и прекратился.

Все так и вздрогнули. Епископ казался ничуть не оробевшим. Отставив до поры кисточку с елеем, он отдал какое-то приказание.

— Что он сказал? — спросил Августин фон Радшау у Кальтенвальда, знающего русскую речь.

— Велел принести какую-то воду, — пожал плечами тот. — Какую-то августную воду…

Принесли глиняный сосуд, епископ откупорил его и стал поливать на голову крещаемого прямо из горлышка. Ингерманец заметался, князь Александр и Пельгуй Филипп схватили его, а епископ продолжал обливать этою «августною» водой, обливаемый бился и лаял, но вдруг затих, и Августину фон Радшау, человеку вполне трезвомыслящему, померещилось, будто маленькая, обтрепанная и очень злая собачонка проскочила мимо него от ингерманца к дверям крестилища и там исчезла.

Всё, что происходило дальше, родило в душе тевтона целую бурю восторгов. Ингерманец вдруг просветлел и, встав перед священником, покорно отдался елеопомазанию. Затем его ввели в глубокую купель и трижды погрузили в воду — «Во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь». И вид у крещаемого был в эти мгновения самый счастливый, какой только можно себе вообразить, а Августину захотелось быть крещаемым и погружаемым в крестильную купель.

А когда ингерманца, уже нареченного Ипатием, епископ стал миропомазывать, во всем крестилище стало будто еще светлее, и будто птицы захлопали крыльями, и все запели, и что самое удивительное, Августин вместе со всеми, по-русски:

— Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся, аллилуйя!